за нарушение его — как вы это называете?
— Территориальных вод?
Анна приняла его подсказку с легкой улыбкой:
— А если по Уильямсбургу распространится слух, что некая рыжеволосая девица… — улыбка снова образовала мягкие ямочки на ее щеках, — … чудом спаслась с необитаемого острова и собирается сопровождать вас, чтобы свидетельствовать против Черной Бороды и всей его команды, а также чтобы показать вам все секретные места, где он может скрываться, то Черная Борода и об этом услышит…
— Но позвольте! — воскликнул Мэйнард. — Каждому известно, кто такой Черная Борода и где он скрывается! Каким же образом это может помочь нам?
— Я знаю, где зарыты его сокровища, — спокойно ответила Анна. — Когда Черная Борода проведает, что я осталась в живых, он не станет убегать от вас. Он не будет прятаться за губернатора Идена, а останется на месте и будет драться с вами. Потому что он захочет избавиться от меня, как от ненужного свидетеля. Я должна сыграть роль кусочка сыра в мышеловке…
Мэйнард в изумлении уставился на нее:
— И это идея коммодора Вернона?
— Нет, мистер Мэйнард, моя…
Две недели, проведенные Анной в Уильямсбурге пока готовилась экспедиция, немало способствовали укреплению ее сил и здоровья. Погода стояла отличная, мягкая и ровная, словно в далекой родной Шотландии ранней осенью, да и многие местные поселенцы тоже были шотландцами по происхождению. Впервые после отъезда из Эдинбурга Анна так долго находилась на берегу вдали от знойных тропиков и опасных приключений. Адмирал Вернон и другие влиятельные лица на Ямайке снабдили ее достаточным количеством конфиденциальных рекомендательных писем, чтобы двери лучших домов неизменно были широко открыты перед ней; впрочем, пользовалась она ими весьма умеренно. Большую часть времени она предпочитала проводить в маленькой таверне неподалеку от гавани, стараясь свести к минимуму любопытство, которое ее присутствие возбуждало в Уильямсбурге. Для нее было истинным наслаждением раскрыть поутру окно и слушать нежное пенье птиц, потому что в тропиках птицы либо кричали резкими, противными голосами, либо вовсе были немыми. Даже местная трава и кустарники казались ей более приятными, чем яркая, ядовитая зелень Карибских островов, да и насекомые здесь опять были обыкновенными, а не походили на бредовые порождения ночных кошмаров.
Анна часто виделась с лейтенантом Мэйнардом, которому постоянно приходилось сталкиваться с трудностями в оснащении своей маленькой армии. Было получено разрешение на приобретение двух судов, но поскольку лимит на тоннаж и водоизмещение официально не был установлен, Мэйнард оказался в зависимости от щедрости колониального департамента финансов. Зная из бесед с Анной о том, что корабль Черной Бороды оснащен по меньшей мере десятью орудиями крупных калибров, Мэйнард сначала запросил у казначейства разрешение на приобретение быстроходной голландской шхуны в 4000 тонн водоизмещения, которая стояла на якоре у Джеймс Ривер. Шхуна очень подходила бы для его целей, поскольку была плоскодонной, имела очень малую осадку и, следовательно, была способна плавать между песчаными отмелями Окракоки с минимальными шансами сесть на мель. Но голландский шкипер, почуяв возможность заключения выгодной сделки, заломил такую невероятную цену, что губернатор Спотсвуд, человек весьма умеренного риска, отказал в разрешении на покупку.
— Можете выбирать любую другую пару из стоящих в порту судов, — сказал он Мэйнарду. — А мы поможем вам экипировать их таким образом, чтобы это соответствовало вашим планам.
На эти условия можно было бы согласиться, если бы не одно обстоятельство: главная задача судов экспедиции состояла в том, чтобы доставить Мэйнарда и его людей на предельно близкое расстояние от Черной Бороды. Исходя из этого, выбор Мэйнарда поневоле ограничивался самыми мелководными судами, какие только можно было отыскать среди многочисленных каботажных и рыбачьих суденышек, заполнявших гавань в Уильямсбурге. В большинстве своем это были небольшие плоскодонки, едва ли крупнее обычного баркаса с мачтами, но расчитывать пересечь Окракокские мели — даже при полном приливе — можно было только на них.
Наконец, два маленьких плоскодонных шлюпа были отобраны, реквизированы, оснащены, команды из военных моряков-добровольцев укомплектованы и официальные санкции подписаны. Тихим погожим вечером Мэйнард и Анна сидели в таверне за поздним ужином. Беседа, начавшаяся было непринужденно, постепенно угасала, пока не перешла, наконец, в натянутое молчание, которое никто не хотел нарушить ни фальшивым оживлением, ни откровенной исповедью. Оба предпочитали держать при себе переполнявшие их мысли и чувства.
Анна осторожно, чтобы не нашуметь, положила на стол фруктовую вилку.
— Мистер Мэйнард, — опустив глаза, тихо спросила она. — Скажите, что вы думаете обо мне?
Неожиданный вопрос вывел лейтенанта из тяжелой задумчивости. Он вздрогнул и рассеянно заморгал, точно школьник, застигнутый врасплох на уроке.
— Я… я не знаю, — растерянно ответил он. — Я уж и так, и сяк ломаю голову, — все равно получается чертовски неудобно для дамы на таком маленьком суденышке!
— Я привыкла к подобным неудобствам, мистер Мэйнард.
— Да, да, я знаю, — но одна, среди такого количества мужчин…
— И к этому я тоже привыкла!
— Да… гм… полагаю, что так… — Анна поняла, что он краснеет, потому что загорелое лицо его потемнело в свете свечи. — Но я-то ведь еще не привык!
Неожиданно для себя Анна вдруг рассмеялась:
— И это все, о чем вы тревожитесь? Не о смерти, не о том, что вам предстоит атаковать десятипушечный шлюп двумя жалкими болотными лодчонками, не о том, что поражение означает конец вашей карьеры и, может быть, самой жизни, — а только о том, как я сумею устроиться?
Так же неожиданно, как и рассмеялась, Анна почувствовала вдруг горький комок, внезапно подкативший к горлу. Она низко опустила голову, пытаясь справиться со своими чувствами; глаза ее наполнились слезами, губы задрожали и сложились в печальную гримасу.
— Я… мне очень жаль, право… — прошептала она. — Опять я заставила вас смутиться, верно?
Лейтенант потянулся через стол и взял ее руку, чувствуя, как ее пальцы под его ладонью сжались в маленький дрожащий кулачок.
— Боже, — задыхаясь, проговорил он, — как вы смогли пережить все это? Как вам удалось не сойти с ума? Как вы можете сидеть здесь, словно…
На лице Анны мелькнуло слабое подобие улыбки:
— Словно кто?
— Словно… — он покачал головой, тщетно пытаясь найти нужные слова, которые вдруг разбежались. Он хотел сказать: словно тихий ангел… словно нежный цветок… словно чистый ребенок… словно святая, к коленям которой я мечтаю припасть, как жаждущий странник к благословенному источнику… Но, конечно, подобные разговоры намного превышали возможности незамысловатого лексикона скромного лейтенанта. Он не был поэтом.
Огонек свечи отражался в глазах у Анны и поблескивал в ее волосах; в полутемной таверне ее золотистая загорелая кожа казалась матово-бледной. Лейтенант чувствовал неловкость, продолжая держать ее руку в своей, но он был не в силах разжать ладонь, чтобы не нарушить ту странную и волнующую связь, которая внезапно возникла между ними, и которую, казалось, сохраняло это слабое прикосновение. И все же он не мог решиться на тот единственный логический шаг, к которому влекли его чувства: чересчур ярким было воспоминание о том солнечном утре на Сеи-Китсе, когда он впервые увидел ее рядом с Черной Бородой.
— Он… он что-нибудь значил для вас? — пересилив себя, спросил лейтенант. — Вы… любили его?
Вопрос был довольно неопределенный, но Анна сразу поняла, кого он имел в виду.
— Любила? — спокойно улыбнулась она. — О нет, конечно! Его нельзя любить. Нет, нет — не потому, что он уродлив, или груб, или слишком погряз в своем гнусном пиратстве; он просто неспособен воспринимать любовь — вот и все…
Свободной рукой Анна поднесла к губам бокал и отпила глоток, стараясь собраться с мыслями.
— Моя нянька, Мэдж — она была уроженкой горной Шотландии, — рассказывала мне однажды, как в
