борту было двадцать пять человек, и только четырех нехватало до полного комплекта. Боевой дух их был достаточно высок, потому что предчувствие жаркой схватки всегда воодушевляло их. Тич всех заставил принимать участие в подготовке к сражению. Под орудийные лафеты были подбиты специальные деревянные клинья, чтобы опустить стволы и дать возможность пушкам стрелять сверху вниз прямой наводкой, сведя таким образом до минимума» мертвое пространство «. Тич счел более целесообразным дать первый залп зарядом из обрывков цепей и кусков железа, чтобы перебить на шлюпах возможно большее число нападающих, чем стрелять круглыми ядрами по такой ничтожной цели. Отсутствие у противника артиллерии в немалой степени ободряло и потешало пиратов; в противовес этому возле каждого зловещего орудия Тича стояли наготове лохани, набитые пергаментными пакетами с пороховыми зарядами, прикрытые толстыми кожаными крышками, чтобы предохранить их содержимое от разлетающихся искр. Пирамиды гранат из обожженной глины, словно темно-коричневые тыквы, начиненные порохом и осколками камней, повсюду виднелись на палубе в тех местах, где их удобнее было схватить и ручной пращой метнуть в неприятеля.
К концу дня Тич послал двух переодетых рыбаками пиратов в невинного вида пироге к устью залива, чтобы во-время обнаружить приближающегося врага. Вскоре после сумерек они вернулись и, ухмыляясь, доложили, что два одномачтовых шлюпа — как и было описано — без малейших признаков наличия пушек на борту, — да и, пожалуй, чересчур маленькие, чтобы иметь таковые! — стали на якорь у первой отмели, чтобы, по всей видимости, дождаться рассвета.
— Ну, ребята, — сказал Тич, выслушав разведчиков, — кажется, нам не составит большого труда разделаться с ними, как только они завтра сунутся сюда — если только посмеют сунуться! Мы пустим их на дно, как дырявую баржу с дохлыми свиньями! Но если вам случится повстречать у них на борту девчонку, то — во имя страшного суда! — берите ее живьем!
Он безмятежно пропьянствовал всю ночь на берегу и вернулся на борт на рассвете, когда первые лучи солнца едва успели окрасить в розовый цвет. темное небо над горизонтом. Он живо растолкал спящую команду и привел ее в состояние боевой готовности.
Зрелище, которое представляли собой два жалких маленьких шлюпа, — медленно, наощупь продвигавшиеся по заливу, — было поистине смехотворным. Очевидно, они уже успели встретиться с трудностями при переходе через мелководье. Теперь перед ними плыла весельная шлюпка, промерявшая путь шестом. Вокруг шлюпов плавало множество веретенообразных бочонков с водой и доски от разобранных палубных надстроек, которые были брошены за борт в отчаянных попытках облегчить шлюпы и уменьшить их осадку. Пока Тич наблюдал за ними в подзорную трубу, один из шлюпов угодил на мель. Тич и его люди надрывались от хохота, потешаясь над отчаянными усилиями своих врагов снова поставить судно на чистый киль. А рассвет тем временем разгорался все ярче и ярче, словно затем, чтобы еще более упростить задачу для пиратских канониров.
Весьма довольные собой и развитием событий, веселые и оживленные, словно на пирушке, пираты подняли якорь и, поймав легкий ветерок, вывели» Ройял Джеймс» на фарватер, чтобы иметь возможность маневрировать парусами при наведении пушек на цель.
— Дай-ка по ним разок! — приказал Тич канониру носового орудия. Грохнул выстрел, и ядро взметнуло воду между маленькими суденышками. Это словно послужило сигналом к тому, чтобы на мачтах обоих шлюпов одновременно взвились флаги королевского британского военно-морского флота; однако, ничем другим они не выдали, что вообще придают значение этому выстрелу.
— Дьявол вас побери со всеми потрохами! — заорал Тич. — Кто вы такие?
Теперь шлюпы находились на расстоянии окрика. Лейтенант Мэйнард, на минуту отвлекшись от сложной задачи маневрирования между предательскими отмелями залива, приложил ладони рупором ко рту и прокричал в ответ:
— Вы видите по цветам нашего флага, что мы не пираты!
Глаза Тича под густыми нахмуренными бровями злобно сузились. Он стоял, на целую голову возвышаясь над окружавшими его людьми, и легкое облачко темного дыма поднималось над тлеющим запальным фитилем, торчавшим из-под полей его черной шляпы. Его подзорная труба внимательно обшаривала оба суденышка, выискивая какую-нибудь уловку, хитрость или ловушку — быть может, спрятанную короткоствольную каронаду или еще что-нибудь в этом роде. Но ничего подобного не было видно. Мэйнард даже выбросил за борт оба свои фальконета, чтобы придать судам дополнительную плавучесть.
— Эй, вы! Пошлите шлюпку ко мне на борт! — крикнул Тич. — Я хочу наконец знать, кто вы такие, разрази вас гром!
— …не могу использовать шлюпку, — послышался ответ. — Она промеряет глубины. Но я прибуду к вам сам на своем судне!
И тут со шлюпов до Тича донесся смех. Его всего затрясло от злобы и негодования. В этом бесстрашном, неотвратимом приближении крохотных суденышек, смеющихся под наведенными на них жерлами смертоносных орудий, одного выстрела которых хватило бы, чтобы пустить их ко дну, было что-то отчаянное, роковое и неизбежное, похожее на дурной сон. Тич в бешенстве схватил флягу с ромом и отхлебнул большой глоток. Его люди растерянно переглянулись — не потому, что он пил перед боем, но потому, что он буквально почернел от ярости. Никогда прежде Тич не терял спокойствия и самообладания, пока не наступал момент пускать в ход сабли и палаши, и пираты привыкли воспринимать его первый яростный вопль, как сигнал к рукопашной схватке. Но сейчас Тич уже впал в неистовство, а враг все еще находился на расстоянии мушкетного выстрела.
— Будь проклята моя душа, если я дам пощаду хоть одному из вас! — орал он, брызжа слюной и чертыхаясь.
Мэйнард убрал паруса, и его люди взялись за весла, чтобы поскорее сократить расстояние между судами.
— Я не ожидаю от вас пощады! — закричал лейтенант. — Но и вы тоже не ждите пощады от меня!
У него не было красного флага, чтобы поднять на мачте в знак того, что пощады не будет никому. Тем не менее, такое предупреждение должно было быть сделано: этого требовали неписанные законы морской войны. Но как раз в тот момент, когда лейтенант кричал свое предупреждение, орудия пиратского шлюпа открыли беглый огонь. «Ройял Джеймс» окутался дымом, сквозь который молниями сверкали яркие вспышки выстрелов, в быстром чередовании прокатившиеся вдоль всего борта от носа до кормы. Людям, сидевшим спиной к пиратскому кораблю и, согнувшись в три погибели, ворочавшим тяжелыми веслами на тесных палубах утлых суденышек, на миг показалось, будто перед ними внезапно с грохотом разверзлись гигантские врата преисподней, и жгучее дыхание ада опалило их.
Когда дым рассеялся, двадцать девять человек остались лежать неподвижно на палубах шлюпов. Одиннадцать уцелевших — почерневшие, оборванные, покрытые с ног до головы своей и чужой кровью, в жалких лохмотьях, в которые превратилось их платье, — ошеломленно уставились друг на друга и на окружавшую их кровавую бойню, чтобы затем снова схватиться за весла и продолжать упорно грести.
— Берегись! — внезапно закричал Мэйнард. — Бросай весла и марш в трюм, живо!
Узкие и тесные пространства под палубами едва уместили дюжину уцелевших моряков, когда на шлюпы с пиратского корабля посыпался дождь шипящих, плюющихся и брызжущих огнем гранат. Однако теперь, благодаря предусмотрительности Мэйнарда, они не добавили новых смертей к общему итогу и без вреда взорвались на усыпанных трупами палубах, разбрасывая во все стороны руки, ноги и головы, оторванные у мертвецов.
Тич пристально всматривался сквозь завесу дыма, более густого и плотного, чем от орудийных залпов. На шлюпах не было заметно никаких признаков жизни.
— Да они там все подохли, кроме троих или четверых! — обрадованно воскликнул Тич. — Пошли, ребята — на абордаж! Прикончим собак до последнего!
Когда Тич и два десятка пиратов с визгом и воем скатились вниз на ближайший шлюп, Мэйнард поднял своих людей из-под палубы. Началась невообразимая свалка, в которой люди дрались скорее за место на палубе, чем из желания поразить врага. В ход пошли зубы, пальцы, кулаки и ножи, потому что в ужасной тесноте невозможно было не только размахнуться оружием, но и извлечь его из-за пояса или из ножен. Осатаневшие люди рвали друг другу волосы и бороды, выдавливали пальцами глаза, впивались в глотки, кусались и царапались, словно стая взбесившихся дьяволов. Черная Борода, зловеще оскалясь, раздавал удары направо и налево, крякая, словно мясник, разрубающий окровавленные говяжьи туши. У Мэйнарда
