спиной, приседают на корточки, опускают голову и прикрывают её руками. Европейцы в аналогичной ситуации поворачиваются к опасности лицом и встречают её стоя, иногда чуть подаваясь навстречу. Если в этот момент рядом со взрослым есть ребёнок, то европеец уберёт его себе за спину, а японец постарается прижать к груди и охватить его контурами своего тела, слившись с ним воедино (Аида, 8).
Если это наблюдение верно, его можно трактовать следующим образом: поворачиваясь навстречу угрозе, европеец уменьшает свои шансы на спасение и одновременно увеличивает шансы ребёнка. Он как бы отделяет ребёнка от себя в опасной ситуации. Японец же принимает более пассивную, защитную позу, отдаваясь угрозе вместе с ребёнком. В этом проявляются некоторые более общие межкультурные различия.
В европейской традиции спасение ребёнка любой ценой является главным приоритетом. Если ситуация безвыходная, то родители, не думая о себе, делают в последнюю секунду всё, чтобы спасти детей. В Японии же превалирует конфуцианский принцип единения родителей с детьми. В Средние века в сочетании с групповой ответственностью он проявлялся в жестоком обычае наказывать всех членов семьи, в том числе и детей, за проступки родителей. Вплоть до смертной казни. Таким образом, если родителям было суждено уйти из жизни, считалось правильным, если дети разделят их участь. Это давало основания европейцам обвинять японцев в жестокости и варварстве. Здесь налицо различия в отношении к семье и судьбе отдельной личности в разных культурах. Групповые самоубийства родителей с детьми
Принимаемая японцами в момент опасности защитная поза отражает еще один важный аспект японского миропонимания — стремление внутренне адаптироваться, подстроиться к внешней ситуации, а не менять её в свою пользу. С незапамятных времен японцы не стремились бороться с внешним миром и активно изменять его в своих интересах. Они воспринимали его как исходное условие своего физического существования, как данность, к которой следует приспосабливаться без просьб и жалоб. На основе такого отношения в эпоху Мэйдзи в японском обществе получила распространение практическая философия «существования в согласии с реалиями действительности»
Устная японская речь изобилует словами, обозначающими состояния или ощущения человека, которые возникают у него при контактах с внешним миром. Если японца ударить по руке, он почти автоматически скажет
В давние времена, когда японский народ слагал пословицы и поговорки, в большом ходу было образованное по китайской модели слово
3 мая 2000 года в г. Фукуока в рейсовый автобус ворвался возбуждённый 17-летний школьник с кухонным ножом в руке. Объявив автобус захваченным, а пассажиров заложниками, он велел водителю ехать в Токио. За несколько часов проехали 300 км, по дороге останавливались. Юный террорист нервничал, ранил ножом несколько человек, к счастью, легко. Когда на очередной остановке полиция вступила с ним в переговоры, пассажиры начали выпрыгивать из окон автобуса, некоторые получили при этом травмы. Среди них были мужчины в возрасте от 25 до 40 лет, в том числе довольно крепкого сложения. Они поступили так, как их с детства учили, в соответствии с практической философией
Этот пример — лишь один из многих, иллюстрирующих типичное отношение японцев к внешней опасности. Такие примеры подтверждают правильность наблюдения, сделанного антропологом Юдзи Аида.
По-видимому, это стремление японцев прежде всего попробовать приспособиться к складывающейся ситуации имел в виду хорошо относившийся к ним В. М. Головнин, когда писал: «В японцах… недостаёт только одного качества, включаемого нами в число добродетелей: я разумею то, что мы называем отважностью, смелостью, храбростью, а иногда мужеством». Справедливо приписывая эту черту образу жизни и воспитанию, он добавлял: «о японцах нельзя сказать, чтоб они были от природы трусы» (Головнин, 321).
С замечанием об отсутствии отваги можно согласиться в отношении простолюдинов, но не самураев, следовавших предписанию кодекса чести: «ты должен быть уверен, что если тебя убьют в бою, то твой труп будет обращен лицом к врагу» (Хагакурэ, 146). Отвага, мужество, презрение к опасности и смерти столетиями культивировались в самурайском сословии, составлявшем лишь небольшую прослойку японского общества. Основная же масса населения в лице крестьян, ремесленников и горожан-разночинцев жила совсем другой жизнью, требовавшей от них прежде всего исполнительности и послушания.
У народов, ведущих оседлый образ жизни, есть два вида хозяйственно-экономической деятельности, естественным образом развивающих первопроходческие и воинские навыки — это охота и животноводство. И то и другое требует постоянных передвижений, умения быстро приспосабливаться к новым условиям и бороться с неизбежными, порой внезапными опасностями. Наконец, воевать с соседями за скот и лучшие пастбища. В обозримом историческом прошлом ни охота, ни животноводство не составляли жизнеобеспечивающих видов деятельности японского населения. Природно-климатические условия Японского архипелага быстро выдвинули на первый план рисосеяние и добычу морепродуктов. И то и другое требовало не столько индивидуальной ловкости и отваги, сколько терпения, покладистого характера, трудолюбия и кооперации. Эти качества, необходимые для выживания этноса, и воспитывались в японцах веками путём естественного отбора, став впоследствии доминантными.
ВНЕШНИЕ АСПЕКТЫ
Отношение японцев к человеческому телу и связанным с ним физиологическим аспектам изначально также во многом отличалось от европейских представлений. Отмсти это результат расовых отличий, отчасти — этнокультурных традиций и эстетических вкусов. Как и другие восточные народы, японцы отличаются от евроамериканцев невысоким ростом и пропорциями тела. Для них характерны удлиненное туловище, плоские ягодицы и укороченные конечности, нередкое искривлениями костей. В начале XX века А. Николаев так описывал особенности японского телосложения:
«Голова широкая, лицо и торс длинные, ноги короткие. Лицо благодаря низкой переносице меньше выдается вперёд и кажется поэтому шире, чего в действительности нет. Лоб низкий; верхняя губа посажена