– Возможно, что и нет. Просто я...
Я спустил это на тормозах, пытаясь про себя свести несколько разных догадок в одну идею.
Баннерс продолжал:
– Кори, как и всякий, кто проработал в этой области более полутора дней, знал, что может сам, наплевав на геологов, геофизиков и всякие штучки-дрючки вроде «дудлбага», пробурить скважину, поставить трубы и, добравшись до определенной глубины, посмотреть, что там есть. В большинстве случаев приходится бурить глубоко, потом бросать дело, закрывать скважину, пломбировать ее цементом. Если повезет, а тут это самое подходящее слово, то окажется, что нефть есть. Иногда мало, иногда много. Но гарантий нет. Однако...
Он помолчал.
– Попытайтесь втолковать это Джиппи Уилферу.
И тогда позади меня раздался громоподобный глас, способный обрушить штукатурку со стен. Он загремел как многократно усиленное эхо:
– Зачем пытаться? Имеющий уши да слышит. Но не этот идиот!
Если бы я не узнал, кому принадлежит голос, я должен был бы вернуть свою лицензию детектива еще до вечера. Но мне не надо было оборачиваться и смотреть, кто это был.
– Вижу, что сегодня вы в лучшем настроении. Это большое облегчение.
– Скотт, вы меня выводите из себя...
– Помилуйте, Трапмэн, я не имею таких ужасных намерений, но если вы настаиваете, позвольте, я выведу вас из себя где-нибудь в другом месте? Так, для разнообразия?
Высокий, плотный, обнаживший зубы в улыбке, которую я не назвал бы обаятельной, Арнольд Трапмэн пролетел мимо меня, рассекая воздух, как раскаленный снаряд, сел на край письменного стола и бросил кипу бумаг перед Баннерсом. Лицо Баннерса не изменило выражения. Он оставался спокойным, приятным, умеренно заинтересованным.
– Вы, проклятый приставучий сукин сын, – сказал Трапмэн, глядя на меня.
Его рот все еще был открыт, он явно собирался продолжить свою речь по поводу меня, но этого не произошло, потому что я почувствовал, как знакомый мне румянец гнева поднимается к лицу, и, сделав один длинный шаг в направлении письменного стола, протянул к нему левую руку и проговорил:
– Черт вас возьми, мистер, если вы не закроете свою большую пасть, я найду чем заткнуть ее...
Потом я остановился на полдороге, моя левая рука опустилась и легла на бок. После того как я перевел дыхание, я почти явственно услышал голос Сайнары Лэйн, говорящей, что мы с ним всегда будем наступать на глотку друг другу, потому что его астероиды противостоят моему сочетанию или чему-то еще столь же удивительному. Я тряхнул головой и произнес:
– Приятель, вы, вероятно, родились в полночь в полнолуние. Иначе как могло получиться, что вы такой?..
– Родился когда?
Он мигнул с ничего не выражающим видом, стараясь понять, что я имел в виду, но у него не получалось. Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление.
Я облек свое замечание в такую странную форму только потому, что думал против своей воли о Сайнаре Лэйн. О Сайнаре, которая кроме других многих странных вещей хотела еще того, чтобы я узнал время рождения Трапмэна, и плевать, если это вызовет шум, сказал я себе.
Но именно потому, что Сайнара все еще была у меня в мыслях, мне в голову пришло, и я испытал от этого чуть ли не садистское удовольствие, что сейчас мне представилась замечательная возможность, именно сейчас и здесь, крепко прищучить Трапмэна. Так, чтобы он узнал-таки наконец где раки зимуют! Может быть, даже выпустить из него толику его кислой крови?
Поэтому я сделал еще один шаг к нему, и, стоя примерно на расстоянии фута, улыбнулся и спросил:
– Да, кстати, друг, когда вы родились? В какое время дня?
– Примерно в половине седьмого вечера, – начал он автоматически. Но тут же осекся, пристально глядя на меня яркими синими глазами. – А в чем, черт возьми, дело?
– Видите ли, в последнее время я глубоко погряз в оккультных науках, – сказал я, все еще улыбаясь. – Черпаю мудрость, пребывая у ног четырехсотлетнего йога в Бербанке, ноги у него, кстати, замечательные. Для его возраста. Итак, теперь, поскольку я знаю, что вы родились в половине седьмого вечера во время эпидемии бубонной чумы, я всего лишь стараюсь настроиться на... как бы это сказать?.. на сигналы из астральной плоскости, и теперь я вижу и знаю все об Арнольде Трапмэне. Ну как, верите этому?
Выражение его мясистого лица, изрезанного глубокими морщинами, постепенно стало менее озадаченным и более заинтересованным. Без сомнения, Трапмэн верил в оккультизм и мою сверхмудрость не больше, чем в то, что йоги носят в носу золотые кольца. В то же время он остро чувствовал, что у меня есть какая-то цель, и очень хотел выяснить, в чем она заключается.
– Конечно, – проговорил он медленно, – в этом заключен огромный смысл.
– Великолепно. Обладая такими знаниями о вас, я, посоветовавшись со своей мудростью, могу сказать многое. Что вы, например, в последние несколько дней очень нервничаете, много кричите и напряжены. Возможно, что у вас плохо работает кишечник. Итак, вы – мошенник.
Я не собирался этого говорить. Это само собой вырвалось. А также и про кишечник... О'кей, налицо обычное оскорбление. Но слово «мошенник» было уже чересчур. Трапмэн, однако, как будто не имел ничего против любых моих комментариев, во всяком случае, он пока не показал, что имеет что-либо против. Более того, ответил мне улыбкой и философской сентенцией:
– Как и каждый из нас... разве не так? Но в чем же мое мошенничество, позвольте узнать?
– Вы мастер на все руки в разных областях. По крайней мере, так утверждают звезды. Чтобы выяснить, в какой области вы мошенничаете по преимуществу, я должен надеть другие очки. Впрочем, кое- что могу сказать и так. Сейчас вы связаны с чем-то, что имеет весьма сомнительный и опасный характер и что пересекается с каким-то вашим поступком, совершенным много лет назад. Этим-то пересечением и обусловлена ваша нервозность... Да, Арнольд Трапмэн, тот ваш давний поступок был столь же сомнителен и опасен, как...
И вдруг я почувствовал, что не могу этого произнести. Почувствовал, что начинаю сходить с ума, если, конечно, уже не сошел. Меня охватило дьявольское удовлетворение от мысли, что я могу сильно огорчить Трапмэна, сообщив ему информацию, которую, как он считал, мне неоткуда было взять.
Прекрасно! Это ведь действительно выведет его из равновесия и страшно расстроит.
Мог ли он догадываться, как я раскопал все это, от кого и где получил эти никому не известные сведения?
Я-то знал – от кого. От одного безумного астролога!
Безусловно, Сайнара Лэйн была очаровательной девушкой. Этого нельзя было отрицать. Но справедливым было и то, что она была безумна, это ее бормотания я только что так весело выболтал. К своему стыду.
Но садистское удовольствие пересилило мои стыд.
Трапмэн и Баннерс с детской непосредственностью смотрели мне в рот, с нетерпением ожидая продолжения. Поэтому я был вынужден завершить начатое, правда, не слишком уверенно:
– Как и то, что вы содеяли семнадцать лет назад.
И тут что-то произошло.
Я не знаю, что это было. Трапмэн не стал дышать чаще и не побледнел. Он не зарычал на меня и не разразился проклятиями. Но что-то в нем неуловимо изменилось, может быть, выражение ярких глаз, может быть, что-то другое, но изменилось явно.
Послышался легкий выдох, потом легкий вдох, но это было дыхание не Трапмэна, а Баннерса. Я посмотрел на него, он выглядел столь же приветливым, но теперь эта приветливость обрела неподвижность гипсовой маски.
Ни один из них не произнес ни слова.
Прошло пять секунд, которые показались мне вечностью. Было очень тихо, очень, очень тихо, и мне оставалось только повернуться и выйти.
Я миновал шесть пролетов лестницы, соображая: «А что же это, черт возьми, было? Что же там такое
