Хотя кто знает? Тем более в первые секунды после падения.
Я был в шоке. Потом ощутил острый холодок страха и растущее недоумение. Но боли не было, просто тупо ныл затылок, которым я крепко приложился об асфальт. Мне было плохо, и сначала я мог думать только об этом. Но сквозь подступающую дурноту в мозгу огненными буквами начали высвечиваться уже знакомые мне слова: «Я знал это».
Знал, когда связался в этими печально взирающими на меня неудачниками, этими меланхоликами! С поникшей Одри и мрачным Джиппи. Уже тогда я почувствовал, что со мной непременно случится что-то ужасное. А может быть, дело было не в них. Может, причина была совсем в другом, в том, что обозначалось одним коротким словом «фатум». Рок. Что-то ужасное, предназначенное только мне, неотвратимо маячило впереди. «Видишь? – сказал я себе, лежа в собственной крови на улице Россмор. – Ты уже и рассуждаешь, как эти неудачники. Думаешь, как Джиппи... И как Одри... Из-за которой и с которой это все началось».
Да, Одри... Все это началось с Одри.
Глава 3
Первым признаком того, что где-то в огромном мире существует Одри Уилфер, было не ее лицо или голос. О ее присутствии на земле меня известило легкое «тук-тук-тук».
В то теплое октябрьское утро я сидел, откинувшись на спинку вращающегося стула, лицом к большому и, как и я, основательно побитому бюро красного дерева. Глядя на это бюро, отделанное дубленой козлиной кожей, я мрачно размышлял о своей последней милашке, этой глупышке Кронетт. Она была орешком, который мог раскусить кто угодно, не обязательно детектив.
Кронетт имела обыкновение отделываться отговорками:
«Я бы с удовольствием, но у меня ужасная головная боль...»
Или ужасная заусеница, или геморрой, или сломанный хребет, или как там это называется... Отговорок хватало. Если же между нами все-таки что-то происходило, то в ужасной спешке.
Стоит ли удивляться, что, размышляя о ней, я был несколько не в себе?
Поэтому сначала у меня не было уверенности, что я действительно что-то услышал. Но «тук-тук-тук» повторилось.
Кто-то стучал или тяжело дышал прямо в стекло дверей моей конторы. Странно, но на память мне пришел Эдгар По и его черный ворон, твердивший: «Nevermor».
– Ну! – крикнул я все еще кисло – сожалею, что это было именно так, но тогда я еще ничего не знал об Одри. – Если ты крошечная птичка, то или влетай или отправляйся высиживать яйца!
После этого наступила пауза, показавшаяся мне долгой.
Наконец ручка повернулась, последовал толчок – и створки двери разошлись, образовав щель в два- три дюйма... Еще пауза, еще один внезапный толчок... и вошла она.
Вот она совсем недалеко, делает два шажка, быстро-быстро. Останавливается, стоит неловко, скованно, руки плотно прижаты к груди, прячут что-то в складках одежды. «Может быть, маленький острый маятник», – подумал я, все еще не в силах отделаться от мысли об Эдгаре По. Смотрит на меня, или почти на меня, но немного в сторону. Высокая, худая, острые локти вперед. Темные туфли, темные юбка и блузка, старый серый свитер, еще что-то неопределенное, застегнутое на все пуговицы. Она кажется женщиной, состоящей из сплошных углов и серости. Не знаю, как насчет острого маятника, но сердце мое пронзила внезапная жалость.
Я отнюдь не сентиментален, даже весьма отнюдь, но в ту минуту мне захотелось встать, подойти к ней, прижать к сердцу и сказать утешительно:
«Ну, ну, все в порядке. Все хорошо».
Не знаю, почему я испытал такой внезапный порыв – грусти? жалости? нежности? – но, к счастью, это странное и приятное чувство быстро прошло. Полагаю, однако, что любой, завидев тонущего, захлебывающегося человека, явно идущего ко дну, не задумываясь схватил бы беднягу за волосы и попытался выволочь на берег. А это худое, трагическое и некрасивое создание выглядело так (если можете себе представить, чтобы кто-нибудь так выглядел), словно тонуть для него – обычное состояние. Тонуть, все глубже и глубже погружаясь в пучину отчаяния.
Я испытал еще один приступ нежности, телепатии или слабоумия – считайте, как угодно, – и это было, когда на мгновение представил, что там происходит у нее в уме в продолжение той длинной паузы, которая наступила после моего совета ей отправиться высиживать яйца.
– Привет, – сказал я бодро, но бодрость эта была неловкая и наигранная. При этом я испытывал настоятельную, хотя и необъяснимую потребность сделать так, чтобы это бедное, утопающее существо почувствовало некоторое облегчение перед тем, как оно окончательно пойдет ко дну и, стало быть, навсегда исчезнет из моего поля зрения, оставив после себя одни лишь пузыри.
– Входите, входите, мисс... мэм... или кто вы гам... Все приносят сюда свои проблемы. Я уверен, что у вас их множество...
Ошибка. Но почему-то я не мог остановиться – теперь она смотрела прямо на меня, все еще стиснув пальцы, – ее кулачки, на которых обозначились тонкие косточки, казалось, что-то сжимали, надеюсь, все- таки не маятник... Возможно, она придерживала неоперабельную грыжу или смещенный пупок – по крайней мере, такое можно было предположить по выражению ее лица и по тому, как задвигались ее губы, силясь что-то вымолвить...
– Пожалуйста, садитесь, – пригласил я, вставая. И указал на обитый кожей стул, добавив: – Держу пари, вас смутило, что я смеюсь в своем кабинете и выкрикиваю о каких-то птичьих яйцах... Я думал, честно говоря, о вороне Эдгара Аллана...
Произнося эту галиматью, я постоял и без всякой разумной причины брякнул:
– Прошу прощения.
– Мистер Скотт? – У нее оказался тихий и нежный голос. Странно было его слышать от такой нескладной, угловатой женщины. Я кивнул ей, ободряюще улыбаясь. За этим ничего не последовало. Я подумал, она собирается что-то сказать, возможно, что-нибудь важное. Но ничего! Время, вязкое и медленное, тянулось и тянулось, и я не выдержал:
– Да, мэм, это я! – В эти простые слова я постарался вложить как можно больше искренности и тепла. – Это я. Шелл Скотт, частный детектив. К тому же хороший. Уж если я сам это говорю... И недорогой.
Еще одна ошибка с моей стороны.
– Это хорошо, – сказала она своим нежным голоском. – У меня всего тридцать долларов. Здесь, с собой. Могли бы вы... Достаточно ли этих денег, чтобы найти моего мужа? Сколько вы берете за ваши услуги?
– Ну... по-разному.
Я хмуро поглядел на нее. Она меня раздражала.
Вообще-то я беру сто долларов в день, это минимум, плюс расходы. Она же имела наглость предложить сумму, за которую я не взялся бы искать и расписную черепаху, потерянную в зоомагазине полминуты назад. Она бы могла заранее справиться, какова моя цена, а не являться сюда, будто ее выбросило на необитаемый остров, как доску с потонувшего корабля «Гесперус» или «Вечерняя звезда», если угодно...
– Что касается вашего мужа, – сказал я резко, – тридцать долларов это чересчур, если он прячется в соседней комнате... Ах, простите! Это была маленькая шутка. Он пропал, да?
– Он в ярости выбежал из дому вчера вечером, чтобы разыскать мистера Трапмэна, и не вернулся домой, вообще не пришел ночевать. Поэтому я думаю, что он ранен или попал в тюрьму. Может быть, мертв.
Мне казалось, что это совсем необязательно, безотносительно к тому, кем там ей приходится мистер Трапмэн, но я не прерывал ее, пока она рассказывала.
– Надеюсь, он никого не убил... Он был ужасно расстроен, когда уходил. Все из-за нашей нефтяной скважины. Лучше бы мы никогда ничего о ней не слышали. Понимаете, из-за нее все перевернулось в нашей
