нас. Ночное освещение было таким, как обещал Дев: фонари горели только вдоль дороги. Поэтому рядом с домом и на подходе к нему было не то чтобы совсем темно, но держался какой-то неверный, обманчивый полумрак, в котором легко обознаться, принять одного за другого – и не сразу разобраться в этом.
Как раз то, на что я рассчитывал.
– Назад, приятель, – сказал я.
Дев послушно скрылся в глубине фургона. Я вывернул руль, резко свернув направо, и остановился на открытом месте недалеко от гаража. Мне позарез нужно было пространство вокруг, и немедленно. Я заглушил мотор, выключил фары, затем тоже забрался в фургон. Дев уже протягивал мне свой холаселектор. И вот я держу в руках его чудо-прибор. Должен сказать, его вес – добрых семьдесят фунтов с лишком. Только «рабочая» часть, помещавшаяся внутри корпуса, тянула не менее чем на шестьдесят фунтов. Поэтому без нее холаселектор показался мне легким как перышко.
Я принял у него пустой «черный ящик», держа его гак, чтобы всем, кто пожелает, видны были эти впечатляющие циферблаты, чудесные индикаторы и сверкающие антенны на крышке прибора. Дев прошептал:
– Я только что спохватился, что не взял пистолета. А вдруг я...
– Вы ничего не будете делать, – свирепо зашипел на него я. Если, конечно, шипение может быть свирепым. – Оставайтесь здесь и не шумите.
– Как вы смеете, вы, идиот...
– Вы заткнетесь?
– Хорошо, только принимая во внимание вашу нервозность.
– Насчет нервозности вы правы лишь отчасти, – прошептал я небрежным тоном. – Ну, прощайте, старый друг... И не забудьте об этих ключах.
И вот с внушающим уважение «дудлбагом», который я с трудом удерживал в левой руке, – она особенно сильно болела, а правой я открывал заднюю дверцу, – я ступил на черный асфальт. И сразу же почувствовал, как холодок пробегает волнами по моей коже, несмотря на тепло ночного воздуха.
В тусклом свете я обошел фургон и сделал первый шаг в направлении дома. Мысли мои сменялись, как цветные узоры в калейдоскопе. Здесь была убежденность в том, что я прав, но было и сомнение, был неясный страх, заставляющий трепетать нервы. Сердце стучало вовсю, меня охватило мучительное и сладостное возбуждение.
Как всегда в таких случаях, и слух и зрение обострились до предела. Мне казалось даже, что я вижу все в ярком свете, несмотря на почти полную темноту. Сознание цепко фиксировало все, каждую мелочь. Когда я сделал следующий шаг к дому, я осознал, что впереди – уже знакомая мне клочковатая корейская трава, на которую я скоро ступлю, а за ней – пологий склон холма...
Я очень ясно слышал стрекотание сверчков, гудение еще каких-то насекомых у самой моей головы. Что-то яркое, но мимолетное бухнуло невдалеке. Слева, там, где асфальт подступал к холму, на полпути между холмом и деревом – возможно, грейпфрутом – я ощущал сладкий запах цветов, аромат ненужный и волнующий.
Томление – нечто трудно поддающееся описанию. Это какая-то лихорадка или, наоборот, замедление времени, множество очевидных и в то же время подсознательных моментов. Пока что я еще не достиг высшей точки этого томления. Как знать? Возможно, ничего особенного и не случится. И все-таки... Без всякой особой причины, кроме наполовину сформировавшегося предчувствия, я ожидал, что он появится слева от меня из-за дальней стены гаража. Вот сейчас, сейчас я окажусь на этой корейской траве, при входе в дом... Когда я уже занес вперед левую ногу, ощущая знакомое давление повязки на лодыжке, две неприятные мысли мелькнули у меня в голове. Первая, что я несу свой бесценный магносонантный холаселектор весом семьдесят фунтов с такой легкостью, будто это всего лишь пустая картонка из-под шляпы. Так-то оно так, но всем об этом знать не обязательно. Другая мысль была досужей и глупой – о том, что, если кто-то находится за моей спиной, он может видеть, что мои штаны, точнее, штаны Дева, разошлись по шву. И как бы они не разошлись еще больше!
Эта совершенно бесполезная мысль пришла мне в голову, как раз когда я остановился и сделал вид, что сражаюсь со своей ношей, стремясь покрепче ее ухватить. И вдруг позади раздался голос, гулкий и раскатистый:
– Не двигайтесь, никаких резких движений! Иначе стреляю. Повернитесь!
Так просто это и произошло. Правда, совсем не так и не оттуда, как я ожидал. Но мое нервное напряжение спало, а в крови заполыхал огонь. Я повернулся, чтобы посмотреть ему в лицо.
Глава 24
– А теперь очень осторожно положите то, что у вас в руках, Моррейн.
Он находился на расстоянии примерно двадцати футов от меня и медленно приближался, слегка наклонившись вперед и выставив правую руку перед собой. Я уловил неяркие блики, скользнувшие по чему-то блестящему, когда он двинул рукой.
Он еще не узнал меня, но момент узнавания приближался, поэтому я сказал шутливым тоном:
– Ах, черт побери! Да никак это Арнольд Трапмэн! Ох, и напугали вы меня! Откуда вы взялись?
Он мгновенно остановился и стоял как вкопанный.
– Что? Какого черта?
И снова медленно двинулся вперед.
– Не будьте кретином, не пытайтесь мне помешать. Иначе я вас убью.
– Лучше бы этого не делать, Трапмэн, – сказал я. И тут он меня узнал.
И замер футах в десяти от меня.
– А, это ты... Несчастная задница! Чертов умник, вонючий сукин сын!
– Да, он самый. Как минимум, это я. И, как это всегда бывает, когда мы встречаемся, я задам вам вопрос, Трапмэн.
– Вопрос?
– Да. Что вы здесь делаете?
Ему потребовалось довольно много времени, чтобы ответить. Разумеется, ему не хотелось отвечать. Разумеется, он мог бы не отвечать. Но дела явно приняли такой оборот, на который он не рассчитывал. И столь же очевидным было то, что они принимают такой оборот, на который рассчитывал я. Так что отвечать приходилось. И он ответил – вопросом на вопрос.
– Что с Моррейном? – сказал он наконец. – Почему здесь ты, а не он?
– Он упал с лестницы в госпитале, – солгал я, вспомнив, что Джиппи говорил Трапмэну, – и сломал нос. Возможно, также одну-две руки. По этой же лестнице его унесли вверх, и больше я его не видел. Представляете?
Казалось, Трапмэн слушает только вполуха. Повертев головой по сторонам, но, естественно, не увидев ничего для себя интересного, он снова обратился ко мне:
– Гораздо важнее, что делаешь здесь ты, несчастный чертов сукин сын.
– О, я обещал бедному Моррейну доставить сюда его прибор, – сказал я. – Почему-то он очень о нем беспокоится.
И я сделал вид, что совсем устал и замучился, и тяжело задышал, даже закряхтел, чтобы показать, как мне тяжко, и стал на весу перебирать руками под днищем, якобы устраивая его поудобнее. Затем резко проговорил:
– Но если вы будете продолжать обзывать меня... вы, чертов сукин сын... или подойдете на шаг ближе, я возьму этот магнетика, этот хода... что-то... короче, вот эту самую штуковину, и изо всей силы шмякну ее об асфальт.
– Не-ет!
Он закричал. Это «нет» звучало протяжно и очень громко. Я думаю, он начал было строить фразу типа: «Не делайте этого...» или чего-то похожего. Не важно, но с этого момента я почувствовал себя королем. Моя догадка превратилась теперь в полную уверенность, что Трапмэн и не подумал бы стрелять в
