элегантной одеждой я не без оснований заподозрил великолепные формы под стать ее в высшей степени интересному лицу. И не ошибся. Три фотографии, которые я сейчас держал в руках, начисто исключили необходимость в какой бы то ни было игре фантазии. На одной из них она была полуголая, на двух других — полностью обнаженная. И прекрасная в своей безыскусной наготе.
На той верхней фотографии, на которую я успел взглянуть лишь мельком в тот момент, когда Кей в первый раз протянула ее мне, она была изображена выходящей из душа. На заднем плане виднелась морозчатая дверь, окантованная хромированным металлом. Ее поднятые руки пристраивали на голове розовое махровое полотенце. Капельки воды блестели на ее роскошных, налитых грудях, гладкой коже плоского живота, бисерились в темных курчавых волосах на лобке и на удлиненных упругих бедрах. Ее глаза были полузакрыты, розовый кончик языка слизывал капельки, скопившиеся на верхней губе.
На второй фотографии голая Кей, наклонившись вперед, натягивала розовые кружевные трусики, которые проделали лишь половину пути по длинным, стройным ногам. На последней Кей лежала на спине на кровати, заложив руки за голову. Резная спинка кровати выглядела слегка расплывчато, однако сама Кей смотрелась поразительно четко на всех трех фотографиях. На последней из них, где Кей, надеюсь, дремала, повернув голову набок и раскрыв сочные губы, я без труда мог различить каждую ресничку, каждую пору на ее безмятежно отдыхающих грудях.
Это была та самая фотография, о которой Кей сказала: «Не мог же он снять меня с потолка?» Тут она слегка преувеличила, что было вполне простительно, поскольку было очевидно, что снимок сделан с расстояния не более метра над ее головой, но уж никак не «с потолка». Однако это не отвечало ни на один вопрос относительно того, кто мог заснять Кей в таком виде и каким образом он это сделал.
Все три фотографии были отпечатаны на глянцевой цветной бумаге «Кодак». Они были настолько четкими и контрастными, что я предположил скорее контактную печать, а не увеличение с тридцатипятимиллиметровой пленки. Это позволяло сделать вывод о том, что для печати были использованы негативы размером 10x12 см, что опять-таки ничего не говорило о марке фотоаппарата. По самим фотографиям невозможно было определить, где располагался таинственный фотограф, или хотя бы где была установлена камера. Во всяком случае до тех пор, пока я завтра не осмотрю квартиру Кей.
Поэтому я сложил фотографии в конверт, положил его на стол, встал и пошел в спальню. Я постарался изгнать соблазнительный образ Кей из своего сознания, но когда я разделся и глянул на свою кровать, то увидел, почти как в трехмерном изображении Эмбера, ее изящно притягательное тело на своей кровати с полузакрытыми ждущими губами, прикрытыми глазами и всеми этими жемчужными капельками воды в самых волнительных местах.
Усилием воли я все же выдавил ее образ из сознания (скорее загнал его в подсознание), принял душ, вернулся к своему царскому ложу и, мысленно попросив Кей подвинуться, залез под прохладные простыни.
Я с трудом сложился вдвое, повернулся на девяносто градусов и опустил ноги на ковер под аккомпанемент последних звонков будильника. Сонно пошлепал губами, приоткрыл один глаз и выпустил воздух с бодрящим звуком «бр-р-р».
Потягивая черный кофе, я раскрыл «Лос-Анджелес Таймс» и, пробежав ее глазами, нашел свое объявление. Оно было одним из полудюжины подобных, но удачно попало в самый верх колонки. Заголовок «Премия для Спри» выгодно бросался в глаза.
Интересно, сколько еще людей в Лос-Анджелесе и его округе читают сейчас мое объявление? Параллельно в голове сформировался ряд других интересующих меня вопросов. Прочитает ли Спри это объявление и откликнется ли на него, позволив завершить это дело в кратчайшие сроки? Обнаружила ли то и дело появлявшаяся в моих эротических снах Кей Денвер новые волнующе-пугающие фотографии в своей квартире?
С усилием запихнув в себя кусок тоста, поскольку аппетит во мне пробуждается не ранее чем через час после пробуждения моего естества, и запив его кофе, я позвонил к себе в офис, где уже должна была быть пунктуальная Хейзл, поскольку времени было 9.15.
— Шелдон Скотт, частный сыск, — пропела она в трубку. — Чем мы можем быть вам полезны?
— Привет, детка.
— А, это ты… По-моему, я чую, как ты разлагаешься. Это точно усопший Шелл Скотт. Безвременно, безвременно…
— Не заставляй меня соображать так напряженно. Слышишь, как скрипят мозги? Тебе же прекрасно известно о том, что я не просыпаюсь, пока вновь не наступает время ложиться в постель.
— Секс, секс… Вечно одно и то же. Неужели вы, мужчины, только об этом и думаете. Примитивные создания.
— Сунь свой любопытный носик в сегодняшнюю «Таймс». Колонка частных объявлений. — Я назвал ей номер страницы и продиктовал свой опус. — Слушай, малышка, будь готова принять пару-тройку звонков от ценителей моего эпистолярного таланта. — Я помолчал и добавил. — Вполне возможно, что нам позвонят несколько начинающих идиоток, поскольку я имел глупость написать в объявлении, что их ждет не место в санатории закрытого типа, а «очень большое состояние». Так вот, чтобы отшить проходимок и прочих соискательниц крупных состояний, запомни, что девичье имя той, единственной, которая мне действительно нужна, — Николь Элейн Монтапер. Лучше запиши.
— Уже. Повтори фамилию по буквам.
Я повторил и добавил:
— Так что отшивай всех, кто станет тебе петь, что не помнят или что у их мамочки случилась амнезия после того, как они родились, и все такое прочее. Словом, начнут заикаться, вешай трубку или отбрей, как ты это можешь. О'кей?
— Отбрить — это не проблема. А ты, полагаю, снова в люлю или еще вообще из нее не вылезал?
— Хейзл, лапочка, я уже давно на ногах и сейчас направляюсь в город. Топтать его постылые улицы. В этот губительный для моего хилого здоровья смог. Торчать в бесконечных пробках на Фривэйе… Алло? Хейзл? — Но норовистая кобылка уже положила трубку.
А я сделал то, что обещал Хейзл: вышел в смог дышать, топтать, торчать… Последние три часа я провел в Монтери Парк, еще два — в лос-анджелесской мэрии, а последний час убил в газетном морге — архиве «Лос-Анджелес Таймс», просматривая пропылившиеся подшивки двадцатипятилетней давности в поисках заметок, в которых фигурировало имя Клода Романеля. Я лишь «посадил» глаза, просматривая микрофильмированные копии газет и других, не относящихся к делу документов, и подорвал голос, расспрашивая различных архивариусов и прочих канцелярских крыс, а результат оказался если не нулевой, то очень близкий к нулевому. Раздосадованный, но отнюдь не обескураженный, я вернулся в «Спартанец» и засел за телефон. Прежде всего я связался с детективными агентствами во Флориде и Неваде, где у меня работали знакомые ребята. Мой контакт в Рино сообщил, что Ветч, которого звали Роберт, действительно женился здесь на девице по имени Николь, которая теперь по моим соображениям была Николь Элейн Монтапер-Романель-Уоллес-Ветч? Из карточки изменения адреса, которую для меня раскопали на почте в Рино, эта особа двинула в Ридондо Бич в штате Калифорния. Однако мистер и миссис Ветч проживали по этому адресу не более полугода, а куда переехали дальше, было известно одному Богу.
Агентство в Форт Лондердейл раскопало, что вскоре после развода с Клодом Романелем Николь снова вышла замуж за некоего Эдгара Хопкинса Уоллеса. Отыскалась запись их развода, происшедшего спустя неполных два года, но ни малейшего намека на то, что Николь вновь кого-то на себе женила.
Вот так, везде крохи, крупицы — и ничего существенного об основной цели моего поиска — Мишели Эспри. Правда, я узнал кое-что новенькое о самом Клоде Романеле. По отрывистым сведениям, выуженным из архивов «Таймс» и в ходе телефонных переговоров с Форт Лондердейлом, Детройтом и Чикаго, мне удалось выяснить, что в молодости мой клиент был довольно ловким мошенником и аферистом. Так, Клод и несколько его коллег — все от 25 до 35 лет — провернули ряд блестящих афер, принесших им не только отдых в тюрьме, но и крупные дивиденды.
Аферы и мошенничества Арабской группы, как их окрестили чикагские газеты тех дней, хотя в ней не было ни одного настоящего араба, носили, так сказать, местный характер, не переходя в разряд общенациональных, так что их нельзя было квалифицировать как организованную преступность. Это была просто группа аферистов-любителей, временно спаянных единой целью: разбогатеть во что бы то ни стало
