под ними.
Другим немаловажным фактором явилось то, что, глядя в бездонные темно-зеленые глаза, которые она стыдливо отвела в сторону, я читал в них глубокую неподдельную невинность и незащищенность того угловатого гадкого утенка с фотографии, которого злые люди хотели столкнуть в воду.
Заметив мой отрешенный взгляд, Спри робко вернула меня к действительности.
— Шелл, с тобой все в порядке?
— Н… н… не-а.
Она, видимо, не поняла моего ответа, потому что продолжала:
— Теперь, когда я «прыгнула в воду», все не кажется таким уж страшным.
Как она прочитала мои мысли?
— Видишь, я даже перестала краснеть.
— Вижу.
— Теперь тебе понятно, почему я всегда смущалась, когда была маленькой.
— Да.
— Я хотела сказать, когда была подростком.
— Да.
— Вот. Видишь краешек?
— Что-о-о?
— Краешек крыла. Вот, взгляни.
Она приподняла левую грудь на несколько сантиметров и показала пальцем на небольшое темное пятно. Потом взглянула на меня, отстранившись назад.
— Шелл? — удивленно спросила она, — ты что, зеваешь?
— Конечно, нет! — спохватился я. Просто разминаю челюсть. Что-то она у меня затекла. Извини.
— Тебе так видно?
— О, конечно… кое-что… не так, чтобы очень… хотя…
— Может быть, тебе лучше придвинуться ко мне поближе?
Я придвинулся к ней на несколько сантиметров.
— Ну, а теперь?
— О, да. Довольно отчетливо.
На гладкой безупречной коже, под нижним краем бюстгальтера на какой-то сантиметр выступало светло-коричневое пятно, уходящее вверх и прятавшееся под голубым шелком.
— Ну, конечно же, это та самая родимая… — с энтузиазмом проговорил я. — Вне всякого сомнения это то… насекомое, которое мы ищем. Только оно куда-то спряталось.
— Насекомое? — воскликнула Спри, все так же поддерживая грудь.
— Ну, эта… как ее…
От волнения я позабыл, как называется эта штука, которой она была отмечена от рождения.
— Понимаю, что это не птица, — пробормотал я, — и не мышка.
— Бабочка, ты хочешь сказать.
— Точно! Бабочка! Помнил и вот, надо же, забыл.
Я склонился к Спри и внимательно изучил родимое пятно, едва не прикасаясь плечом к восхитительно ароматной груди.
— Конечно, это лишь часть ее.
— Вижу. Кусок крыла, как ты правильно ее описала. Остальное, должно быть… в этом сачке. Бьется, хочет улететь — и не может.
— Если бы ты увидел ее всю…
— Не плохо бы, но… она не улетит?
— Думаю, нет.
Спри, или, во всяком случае, Мишель, хотя теперь я был абсолютно уверен, что передо мной действительно Спри, сунула руку за спину и принялась возиться с китайской головоломкой, которую женщины используют для соединения концов своей подпруги, держащей под арестом их прелести. И какой кретин изобрел бюстгальтер? Повстречайся он мне — и я бы точно переломал ему все что можно. Процедура открывания «сейфа» несколько затянулась, и я подумал, не забыла ли она шифр.
— Фух… кажется, справилась… такая тугая защелка.
Но мне показалось, что она справилась с нею уже давно, так как руки ее вернулись в исходное положение, то есть под чашечки ненавистного бюстгальтера.
— Сейчас посмотрим, уговаривала она себя. Только… как это сделать?
— А ты знаешь какой-то другой способ, кроме как…
И тут Спри отважно сняла чашечку с левой груди, поддерживая правую другой рукой, и, покрыв часть ее (довольно незначительную) ладонью, продемонстрировала мне контрольный участок. Внутри у меня все завибрировало, как будто кто-то включил мощный генератор.
— Ты что-то сказала? — переспросил я.
— Она и вправду похожа на бабочку, тебе не кажется, Шелл? Как ты ее находишь?
— Очаровательной! Только, по-моему, она больше похожа на голубку.
— Да? Ты так думаешь? А мне казалось, на бабочку. У тебя же есть фотография? Так что можешь сравнить. — Вдруг глаза ее округлились. — А что, если это другая девочка и другое родимое пятно?!
— Да нет, то же самое. Не паникуй. Замри! — Я скрипнул зубами, не знаю почему. — Странно, что я приказал тебе это. Обычно частные детективы говорят «замри» нехорошим ребятам, когда хотят застать их врасплох. Но мне почему-то хочется, чтобы ты оставалась так подольше. Впрочем, можешь забыть об этом.
— Но тебе действительно нужно удостовериться.
— Да. Нужно. Фото маленькой напуганной девочки, которое дал мне ее блудный отец. Что-то у меня разбегаются мысли. Ах, да! На этом самом снимке у девочки видно родимое пятно в форме бабочки на… грудной клетке. Поначалу мне казалось, что это просто мушка. Черт! Опять я не о том.
— О чем не «о том»?
Я энергично потряс головой, в которой не осталось ни единой мысли, кроме одной, вполне определенной. Да что это со мной, черт меня дери?! До сих пор ни одна женщина не действовала на меня так, как эта. Это просто какое-то наваждение. Нет, нужно собраться и попытаться мыслить трезво, логически.
— Да так, не обращай на меня внимания. Просто вспомнилась одна старая шутка. Да ты, наверно, знаешь этот анекдот.
— Расскажи.
— Стоит в музее один эстет перед картиной Пикассо и приговаривает: «Кикассо. Земечательно! Какая мысль, какие краски! Все-таки Кикассо — это Кикассо!» Стоящий рядом другой посетитель его поправляет: «Не Кикассо, а Пикассо». — «Я и говорю Кикассо», — отвечает первый. — «Не Кикассо, а Пикассо», — упорствует второй. «Кошел к черту, кридурок!» — не выдержал первый.
— Не поняла, к чему это ты?
— Да так, — буркнул я. — Порой мужики рассказывают глупые анекдоты, чтобы привести себя в чувство.
— А… ну если только так. Ну, ты убедился, что это не татуировка?
— Тату? Тута? Туту?
— Ну, вот. Опять. Неужели это так на тебя подействовало?
Спри шаловливо улыбнулась, продолжая направлять на меня свою базуку, то есть грудь, а, может быть, установку «град». Причем ее розовый упругий сосок дразняще подмигнул мне между ее указательным и средним пальцем.
— Ладно, взгляни еще разок и покончим с этим, а то я уже замерзла.
— Если ты так настаиваешь.
И я вновь внимательно всмотрелся в самое большое и прекрасное доказательство идентичности Спри Романель, которое мне пока что удалось обнаружить в этом деле. Родимое пятно могло сойти за бабочку, с которой до этого поиграла кошка, или которую обработали сильным пестицидом.
