из окон, Отелло ездил получать партию угля. Вечером Нези-отец пришел к нему в комнату и сказал:
— Слыхал? Ну что ж, такие истории случаются с теми, кто штаны носит! К тому же девочка мне нравится. Не моя вина, что твоя мать состарилась раньше меня. — И он спросил: — Согласен?
— Нет, не согласен, — ответил Отелло.
Нези не стал слушать дальше; он дал сыну пощечину и заорал:
— Я, Эджисто Нези, хозяин в своем доме! А тебе, щенку, дозволяется говорить «нет», только когда я разрешу! Я пришел поговорить с тобой, как с мужчиной, но вижу, что ты еще мальчишка, привыкший перечить родителям… Ну-ка, послушаем теперь твое мнение.
— Ты — Нези и знаешь, что делаешь, — смиренно сказал Отелло, словно разговор внезапно перестал интересовать его. Про себя он подумал: «Завтра я убегу! Уйду с углежогами в Апеннины».
Но он остался дома, и больше они с отцом об Ауроре никогда не говорили. Старик Нези солгал своей любовнице, для того чтобы она почувствовала себя еще более одинокой.
В тот вечер, когда на Нези свалился мешок с углем, нога у него распухла, и ему пришлось лечь. Он сказал Отелло:
— Я не могу двинуться. Аурора без гроша. Снеси ей двадцать пять лир.
— Почему ты не пошлешь подручного?
— Я, Нези, о своих делах никому не докладываю. Сейчас же иди, куда посылаю.
После неприязненного чувства, охватившего Отелло в первую минуту, он даже ощутил удовольствие оттого, что будет полезен Ауроре. «Живо, туда и обратно, — сказал ему отец, — я замечу время».
«Он ревнует, — думал Отелло по дороге. — Ко мне ревнует!» И нелюбовь к отцу (это еще не было ненавистью) приняла в его душе оттенок презрения. Сердце у Отелло билось так сильно, что он слышал его удары. Он не хотел признаться себе в том, что уже забыл об отце и думает лишь об Ауроре. Это Аурора стучалась в его сердце.
На следующий день отец снова дал Отелло двадцать пять лир.
— Сходи туда, — сказал он. — Я все еще не могу двинуться. — Затем он добавил: — Все вы меня клянете. А сколько мне стоит «вторая семья»? Всего двадцать пять лир! Да еще всегда сдача остается.
Несмотря на компрессы, нога у Нези еще больше распухла, от щиколотки до колена.
— Я пошлю подручного, — сказал Отелло.
— Посылай кого хочешь, — завопил Нези. — Кругом одни мошенники — и ты первый! Мучаюсь, как в аду!
— Мало еще тебе, греховодник! Мало! — крикнула больная жена, лежавшая в постели за стеной.
Но и во второй вечер Отелло сам отнес деньги. Он позвонил, Аурора отворила дверь и сказала:
— Я ждала тебя. Сегодня уж ты от меня не убежишь! Войди.
Она взяла его за руку и заперла дверь.
— Садись. Будь как дома.
Она прикусила губу. Ей хотелось быть любезной, а, наверно, она с первых же слов обидела Отелло.
— — Ребенок спит, — продолжала она. — Пойдем в гостиную.
(«Если Отелло придет, я должна поговорить с ним», — рассуждала Аурора сама с собой. Ребенок спал, насосавшись, как обычно по вечерам, макового отвара.)
Аурора усадила гостя в кресло с подлокотниками, покрытыми кружевными салфетками, и сама присела на краешек дивана. Перед приходом Отелло она привела себя в порядок, причесалась, как обычно по вечерам, — нет, тщательнее обычного. Окно гостиной приходилось на уровне уличного фонаря, и в комнате было двойное освещение. Сердце у Отелло колотилось, трудно было дышать, в горле пересохло, он не находил слов, внутри как будто все горело, и в висках стучало. Такое напряжение он испытал только однажды в жизни, когда принимал участие в состязании в беге без предварительной тренировки. Ему вспомнилось, как он бежал по аллеям с номером на груди, а публика осыпала его шутками, потому что он намного отстал от всех. «Нажми — и будешь первым», — кричали ему. А ему казалось, что у него вот-вот разорвется сердце и он упадет мертвым, но все-таки он продолжал бежать…
— Ну, так как ты меня находишь?
Отелло вздрогнул от неожиданности. Прошло лишь мгновение, а ему показалось, что миновало уже много лет с тех пор, как он принес Ауроре двадцать пять лир. Он посмотрен ей в лицо. Накануне он избегал ее взгляда, желая показать ей свою неприязнь. Сейчас у него было такое чувство, словно он наконец оборвал ленточку финиша и отдыхает, сидя на тротуаре. Дышать стало легче.
Так это Аурора? Она больше не причесывается на косой пробор, не носит длинных локонов. Волосы коротко острижены — до половины уха, — словно у девчонки, только что побывавшей у парикмахера. Взгляд как будто потускнел, стал равнодушным. А прежде — горящие глаза словно вбирали в себя все, на что смотрели. И все-таки это прежняя Аурора. Она пополнела, весь ее облик стал более спокойным, более мягким. Более женственным.
Ты меня боишься? — спрашивает она. Отелло уже в состоянии был улыбнуться.
— Право, у тебя какой-то испуганный вид, — добавляет Аурора.
— Ну что ты! Это твое воображение.
— Я затащила тебя, чтобы поговорить. Удели мне пять минут.
— Если это тебе доставит удовольствие!
— Не знаю, с чего начать… Впрочем, достаточно и того, что я здесь, в этом доме… Но прежде всего мне хотелось бы знать, ненавидишь ты меня или презираешь, или… Это правда, что ты не хотел посмотреть на ребенка?
— Раз уж я пришел, то с удовольствием погляжу на него.
— Пойдем… Нет, сначала поговорим. Я теперь стала… Хорошим словом меня не назовешь, это ясно. Но ты когда-нибудь думал о моем положении?
— Ты считаешь, что необходимо говорить об этом?
— Да! До остальных людей мне дела нет, но мне важно, как ты обо мне думаешь. Конечно, ты имеешь право ненавидеть меня.
— Мне кажется, дело зашло очень далеко… Теперь уж не вернешь…
— Да, теперь уж не вернешь! (Боже, как он похож на отца!)
— И поэтому…
— Что — и поэтому? (Вылитый отец! Даже нос так же морщит!)
— Теперь уж ни ты, ни я не можем изменить положение. (Какие у нее белые руки! Никогда раньше они не ныли такими белыми! Видно, этой зимой она не бегает по холоду без перчаток. Первый раз в жизни!)
— Сам понимаешь, у меня ведь теперь ребенок. (Нези, наверно, был такой же в молодости.)
— Конечно, я понимаю. (Неужели ей не холодно с расстегнутым воротом? Может быть, она кормила, когда и пришел?)
— Так, значит, это неправда, что ты меня ненавидишь? (Скажи, Отелло, что это неправда! Скажи!)
— Нет. Я тебя нисколько не виню. (Почему она не застегнется? Сейчас я встану и попрощаюсь.)
— Вот увидишь — скоро я все улажу.
— Что ты хочешь сделать?
— Уж я знаю, что! (Отелло! Отелло!)
— Объясни! (Что она хочет сделать? Покончить с собой?)
— Придет время — узнаешь. (Отелло!)
— Мне пора. (С тобой рядом Аурора, Отелло, — Аурора!)
— Уже? Так быстро? (Нет, нет останься!)
— Аурора!
— Да, да, Отелло! Любовь моя! — шепнула она, когда Отелло сжал ее в объятиях.
В третий и в четвертый вечер деньги Ауроре отнес подручный. Он рассказал об этом сапожнику Стадерини:
— Нези дает своей любовнице двадцать пять лир в день! А я работаю с утра до ночи и получаю семь лир. Да еще хозяин с таким видом платит мне деньги, словно милость дает!
Стадерини положил ботинок и дратву на столик, перешел через улицу и рассказал новость Мачисте. Вреда от этого немного: Мачисте умеет держать язык за зубами. Он ответил; «Гм-гм» — и снова повернулся к мехам. Тогда Стадерини ушел из кузницы и по дороге встретил Нанни, который, как обычно, шел к нему,
