чтобы поболтать и погреться у жаровни. Нанни все рассказал Элизе, своей сожительнице, а Элиза передала жильцам из гостиницы «Червиа». Явилась домой Фидальма Стадерини, замерзшая, закутанная в шаль и с грелкой в руках; сапожник рассказал новость жене, и Фидальма отправилась сообщить ее Клоринде, мачехе Бьянки, а та поделилась вестью со своим мужем Ривуаром. Ривуар, который в этот вечер решил постричься, передал известие парикмахеру Оресте. Так от сапожника до парикмахера не осталось на улице ни одного человека, который не услышал бы новости! Синьоре об этом рассказала Джезуина, почерпнув сведения из первоначального источника: подручный принес мерку угля и побеседовал с Джезуиной в сторонке, чтобы не услышала Луиза.
— Аурора стоит и побольше, — заметила Синьора. И в звуке ее голоса, вернее в ее интонации — ибо голос Синьоры больше не может передавать оттенков звука, — слышалась злоба обманутой любви.
Леонтине, матери Клары, рассказала обо всем Клоринда в присутствии маленькой Аделе. И, встретив в булочной Музетту, девочка сказала ей: «Нези дает двадцать пять лир в день твоей сестре. Почему Аурора тебе никогда ничего не подарит?»
Вечером, уписывая за столом свою долю хлеба и шпината, Музетта сказала:
— Аурора настоящая скупердяйка! Куда она девает двадцать пять лир в день? Хоть бы подарила мне и Джордано баночку варенья!
Так известие пришло в дом Чекки. Мать хлопнула Музетту по губам; однако попозже, перед полицейским обходом, который зимой совершается на несколько часов раньше, чем летом, Луиза сказала мужу:
— Аурора привыкает к достатку. А что, если в один прекрасный день Нези ее бросит? Он вполне способен это сделать.
— Не напоминай ты мне, ради бога, обо всем этом, — ответил мусорщик. — Такой проклятой жизни она не заслужила!
А Нези страдал, лежа в постели. Он не желал никого видеть, кроме доктора и старой глухой служанки, которая ставила ему компрессы. Молва, не дойдя до изголовья Нези, на какое-то время задержалась на полдороге, не завершив своего круга. Врач говорил, что болезнь идет своим чередом, но она причиняла Нези «такие боли, что можно рассудка лишиться», и надолго приковала его к постели.
Подручный принес деньги Ауроре и на четвертый и на пятый день. Поджидая посланца, она стояла у окна и дрожала от холода. Увидев приказчика, появлявшегося из тьмы в светлом круге от фонаря, она закрывала окно и шла отпирать дверь.
На шестой вечер она сказала:
— Передай синьору Нези, что завтра утром я навещу его.
При этих словах парень весь съежился, как будто его хватили палкой.
— Обязательно передам! — сказал он весело. Обратно он бежал бегом, чтобы поскорее сообщить новость. Прежде чем подняться к Нези, он просунул нос в дверь тесной каморки Стадерини:
— Завтра семейный праздник! Красотка придет в гости!
За несколько часов новость облетела всю улицу. Но на этот раз Музетта не встретилась с Аделе, и семейство Чекки не разделяло треволнений улицы, которая с нетерпением ждала потрясающего события.
Нези позвал сына и сказал ему:
— Если ты еще хоть сколько-нибудь меня любишь, избавь меня от этого скандала. В конце концов здесь замешано и твое доброе имя. Беги к этой несчастной, скажи ей, что если завтра она заявится на нашу улицу, то уж навсегда тут и останется! Пусть тогда живет у родителей! Ребенка я отдам кормилице, а сама Аурора для меня будет все равно что мертвая!
— Напиши ей записку, а малый отнесет, — сказал Отелло.
— Какого черта! — заорал старик. — Она же упрямая! Сам сходи и постарайся ее уговорить.
Отелло отправился. Аурора открыла дверь и кинулась к нему на шею.
— Видишь, я заставила тебя вернуться! — сказала она. Прошло две недели, Нези выздоровел и снова был в состоянии каждый вечер навещать свою вторую семью.
По утрам, когда он просыпался, сына теперь никогда не было дома. Прежде чем уйти, Отелло все же успевал отпереть лавку и подмести у входа.
В апреле Аурора сообщила Нези, что она снова беременна. Нези закатил ей две оплеухи.
— Мерзавка! — орал он. — Но на этот раз (тут он грубо выругался) ты от него избавишься.
Аурора от аборта отказалась.
— Лучше расстанемся. Как-нибудь я и без тебя проживу.
Нези прибегал то к ругани, то к уговорам, то к побоям, то к ласкам. Потянулись тревожные для него дни; он сидел в темной лавке, весь перемазанный углем, черный, и на душе у него было так же черно. Но однажды вечером, когда он уж и не знал, какое средство употребить, чтобы убедить любовницу, Аурора первая сказала:
— Я подумала хорошенько и вижу, что ты прав!
Это стоило Нези двести лир и сошло гладко; у Ауроры даже температура не повысилась.
И теперь, направляясь к Синьоре, Нези думал, что она пронюхала об этом деле: либо Аурора рассказала матери, либо та женщина, к услугам которой прибегли (старухи все друг друга знают), сама насплетничала Синьоре.
Но дело— то, оказывается, обстояло куда хуже. На кого опереться, чтобы сдержать тот поток вымогательств, который угрожал захлестнуть Нези? Пятьдесят тысяч! С ума они сошли! Не дай бог уступить в первый же раз -тогда его обдерут как липку. Ничего не скажешь, Джулио отдал в хорошие руки охрану интересов своей шайки, думал Нези.
На следующий день с утра Нези снова отправился к Синьоре. Он скорчил кислую мину и заявил, что согласен заплатить, но просит неделю отсрочки, чтобы собрать требуемую сумму. Синьора согласилась на отсрочку при условии, что Нези выдаст ей векселя. И Нези дал ей векселя. Правда, он был уверен, что через неделю выручит их обратно, не заплатив ни гроша. Но, как коммерсант, он знал, что значит подписывать векселя. Поэтому, прежде чем вручить их Синьоре, он сделал последнюю попытку добиться отсрочки на честное слово, но старуха оказалась непоколебимой. Она показала ему уже написанный ею донос в полицию. Несомненно, она его пошлет: такие мерзавки готовы голышом на снегу плясать, лишь бы оказать услугу полиции! За ними всегда водятся, если не в настоящем, так в недавнем прошлом, грехи, за которые они стараются заслужить прощение. Погоди, старая шлюха, ты еще попляшешь под мою дудку, Нези тоже умеет держать слово, не хуже Синьоры. Может быть, Синьора совершила серьезную ошибку, согласившись на отсрочку, даже получив за это векселя?
Может быть.
Глава пятая
Умер свекор Ми лены. Об этом стало известно всему кварталу. В газете «Нацьоне» было напечатано сообщение о его смерти. Милена появилась на виа дель Корне в трауре. Нанни съехидничал: «Недолго пришлось ждать наследства». Но никто не поддержал его, даже Стадерини. Милена пришла навестить свою мать. Она побледнела, и ее кроткие глаза казались еще больше и еще яснее. Черное платье подчеркивало ее бледность и оттеняло белокурые волосы. Она была красива и печальна. «Похожа на послушницу», — сказала Фидальма, жена сапожника.
Коррадо оторвался от своей работы. Он отпустил ногу лошади и, прежде чем поздороваться с Миленой, вытер руку о кожаный фартук.
— Маргарита рада будет увидеть тебя, — сказал он.
Милена попятилась: конь вдруг встал на дыбы. Он повернул к Милене свою морду и заржал. Конь был вороной с белыми пежинками на крупе. Милена улыбнулась, глядя на него. Но сразу же прогнала улыбку. Она боялась оскорбить память покойного.
Милене казалось, что она недостаточно опечалена. Свекор любил ее. Когда она была еще девочкой, он, перегнувшись через прилавок, гладил ее по головке и говорил: «Если ты останешься такой же хорошенькой, я женю на тебе Альфредо». А когда она и Альфредо обручились, старик сказал: «Вы поймали меня на слове». И расцеловал ее в обе щеки, тут же в лавке, битком набитой покупателями.
Милена его тоже любила, но не так сильно, как ей хотелось бы. «Я должна относился к нему, как к своему отцу», — убеждала она себя. И все-таки по-прежнему называла его «синьор Кампольми» и стеснялась его.
