понятно, почему исчезли Бруно и Марио, — они пошли готовиться к «скампанате»!
Джордано, Аделе и компания были охвачены ребяческим нетерпением: они, разумеется, не знали, что, устраивая иллюминацию на день раньше праздника, соблюдают древний обычай.
В давние времена в день шестого сентября крестьяне спускались с гор продавать флорентийцам сухие грибы и пряжу. Их побуждало благочестивое желание поклониться алтарю святой Анны, матери Мадонны, — чудотворный образ провозвестницы монахи держали за легким шелковым занавесом. Торговцы-паломники располагались на монастырском дворе, они ночевали там, отправляли свои потребности, непочтительно пачкая стены, перемежали молитвы плевками. Все это с течением времени стало раздражать горожан, и в особенности священников, ханжей и монахов; ведь для того, чтобы очистить загаженный двор и стены, нужно было пускать в ход/' и скребки, и щелок, и купорос, и мыло, на которые монахи скупились больше, чем на «освященный» елей. Выразителем этого недовольства стала городская молодежь из простонародья, которая с факелами, свистя и гикая, врывалась в оскверненный монастырский двор и устраивала пилигримам-торговцам «скампанату». Их осыпали насмешками и угрозами, тыкали в них заостренными палками, щипали и шлепали женщин помоложе, пришивали исподтишка одежду какой-нибудь кающейся старухи к плащу чужого старика. Словом, молодежь по-своему мстила за осквернение храма. Кутерьма длилась до утра, пока не надоедала весельчакам; а на заре в день праздника Мадонны молодежь, прежде чем приняться за работу, расходилась по улицам, чтобы позаботиться об иллюминации, которая вечером украшала всю Флоренцию и пропитывала запахом сальных свечей и плошек все переулки и закоулки.
Впервые такая иллюминация была устроена 7 сентября 1673 года, когда жители Вены факельным шествием и песнопениями возблагодарили Мадонну за то, что она помогла им освободиться от осады турок. Этот обычай пришел к нам через Альпы и Апеннины вместе с австрийцами, которые, в свою очередь, стали осаждать наши города.
Кончились осады; венцам, немцам и компании был дан урок в войне 1915 — 1918 годов, а старинный праздник сохранился, хотя и был отзвуком чужеземного владычества, жестокого, но иной раз дарившего минуты веселья. Флорентийцы бессознательно внесли в него воспоминание о празднествах своих дедов, об иллюминациях эпохи Возрождения, когда мирные речные галлеоны Лоренцо Великолепного плыли по Арно; в них сидели мессере и мадонны [31] с лютнями и виолами, а на носу передней ладьи стоял Полициано, импровизировавший стихи, забытые последующими поколениями.
И вот раз в году, в день праздника рождества богородицы, во дворцах и лачугах, на каждой богатой улице и в каждом убогом переулке выставляют в окнах светильник; горят старинные лампады Треченто [32], стеклянные шары и стаканчики, внутри которых плавает в масле фитиль, продетый в пробочный поплавок. В амбразурах Па-лаццо Веккьо горят факелы, раздуваемые свежим ветром. На высоких башнях и дворцах города нет ни единого зубца, на котором не мерцал бы свет. Купол собора озарен блуждающими огоньками — они то гаснут, то снова разгораются на ветру. По реке плывут лодки и барки, плоскодонки и челноки, заполненные веселым людом, и огни их, отраженные в зеркале вод, кажутся вдвое ярче. Лодки движутся медленно под веселые звуки мандолин и волынок. А на улицах повсюду процессии «фьеруколоне» [33] , которые с течением времени приобрели и новое название и самое причудливое фантастическое обличье.
«Рификолона», по определению Поликарпо Петрокки, — это «бумажный фонарик с зажженной свечой; во Флоренции его носят на палке или на шесте». Но нужно быть составителем словарей, чтобы загнать это слово куда-то на последние страницы, в рубрику «устаревших, малоупотребительных или чужестранных выражений, провинциализмов и т. д.». Надо не иметь крови в жилах, быть чуждым всему прекрасному и чудесному, чтобы говорить о рификолоне с такой бесчувственной снисходительностью. Бумажный фонарик! Да о нем можно писать больше, чем Данте написал строф в «Божественной комедии», как сказал бы Стадерини, а для сапожника Стадерини «Божественная комедия» остается классическим примером красноречия.
Рификолона — флорентийский фонарик! Какие они только не бывают! Гондолы, баркетты и броненосцы; миниатюрные замки, хижины и дирижабли с подвесными гондолами; звери и яркие насекомые, кузнечики, крокодилы с разинутой пастью, кот, выгибающий спину; чудесные груши и апельсины, бананы и фиги, арбузы и дыни, такие зрелые и сочные, что, кажется, ощущаешь их вкус во рту; воздушно-легкие шарики с тяжелым шлейфом лент, вроде хвоста у бумажного змея, или папской епитрахили, или лисьего боа, свисающего с плеч содержанки; а какие рожи на них намалеваны: смеющиеся, подмигивающие, безобразные — самые забавные карнавальные маски, какие только могут придумать ремесленники с Канто алла Брига и с Пиньоне, наделенные фантазией веселых волшебников. И в каждом фонарике горит свеча; дрожащее пламя ее и создает самый главный эффект. Пройдитесь по улицам — по виа Торнабуони или по виа дель Корно, постойте на перекрестке, побывайте на окраине города: повсюду вы увидите, как высоко над головами плывут на шестах освещенные изнутри ночные горшки и крошечные писсуары, поповские шляпы и цилиндры дипломатов, горы фруктов, корзины салата; чтобы смастерить все это, нужна только папиросная бумага, на два чентезимо краски, несколько листов картона для каркаса, немного клея, огарок да еще веселая фантазия народа, который много веков дружит с искусством и дал миру целую когорту великих мастеров. Но, по правде сказать, сам народ знает их только по статуям, расставленным в наружных нишах лоджий галереи Уффици.
Если не противно, зайдите в публичные дома; вы увидите, что бесстыдники из Канто Кваттро Леони и Честелло смастерили для здешних прелестниц рификолоны в виде срамных частей тела огромных размеров, придумали и изобразили чудовищные сцены, воплощавшие весь цинизм этой среды. Тушится свет, и по комнатам в неясной полутьме плывут в воздухе эти светящиеся фигуры, фантастические, возбуждающие образы, в которых природные инстинкты доведены до неимоверной, баснословной непристойности, а извращенность приобретает какие-то зловещие, невыразимо жуткие черты.
Неустанно текут по улицам и площадям шествия с фонариками; люди поют, кричат, колотя по пустым жестянкам, и в этот шум вплетаются звуки гитар и мандолин. То и дело от сильного порыва ветра или от догоревшего и не потушенного вовремя огарка внезапно вспыхивает чей-нибудь фонарик; он пылает, а вся компания затягивает шуточную песню, пародирующую заупокойную молитву:
Таков самый невинный куплет из тех, что со вчерашнего вечера неустанно распевают ребятишки на виа дель Корно.
Наша улица тоже озарена огнями. На всех окнах — «стаканчики», с каждого подоконника свешивается фонарик. Проще всех украшено окно у Милены; она выставила только одну рификолону в виде шарманки, и то лишь для того, чтобы не обидеть виа дель Корно своим равнодушием к празднику и не напоминать о собственных горестях ни себе, ни другим. Красивее всех разубраны окна Синьоры. Иллюминация у нее каждый год одна и та же, но от этого она не теряет своей привлекательности. Каждый год Джезуина приносит из кладовой все нужное, проверяет, целы ли гвозди на подоконниках, разрезает на куски свечи, вставляет их в фонарики и развешивает, когда стемнеет.
Ребятишки (да и не только ребятишки!) толпятся на улице, задрав головы, и любуются иллюминацией. Зрелище действительно очень красивое, совершенно во вкусе Синьоры. Будь она художницей, все ее картины строились бы на гамме оттенков какого-нибудь одного цвета.
На трех окнах, выходящих на улицу, Джезуина зажигает длинную гирлянду в тридцать фонариков, соответственно подобранных по фасону, размеру и яркости. Когда все они зажжены, снизу кажется, будто падающая звезда повисла в полутьме меж землей и небом и за нею протянулась светящаяся голубовато- белая колея. Каждый год, едва Джезуина подвесит последний фонарик, с улицы несутся бурные аплодисменты, хор поздравлений и приветствий в честь Синьоры. Джезуина уходит, но крики и настойчивые аплодисменты не прекращаются до тех пор, пока девушка не высунется из окна и не передаст, что Синьора шлет наилучшие пожелания всей компании. И тут возобновляются песенки и шествие с фонарями, а Стадерини каждый год заявляет:
— Я все обошел и вижу, что иллюминация не в пример хуже прежнего! Прошлым год было еще туда- сюда, а уж в этом году…
На этот раз он сказал:
— Я дошел до самого Сан-Фредиано, и можете себе представить, всего только две скампанаты
