тут же погас. Но искра этого огня попала в глубоко запавшие глаза Синьоры и зажгла их. Синьора обратилась к Отелло с каким-то вопросом. Она снова обрела голос, но он по-прежнему напоминал стрекотание цикады. Только хорошо натренированный слух мог разобрать, что она говорит. Отелло не понял смысла ее слов. Аурора перевела:
— Синьора спрашивает, что ты собираешься делать.
Отелло в смущении вертел пуговицу своей рубашки а lа Робеспьер с отложным воротничком, выпущенным поверх летнего пиджака. Было видно, что вопрос его раздосадовал и привел в замешательство.
— Послезавтра я снова открою лавку, — сказал он. — Я еще не знаю, как быть, не продать ли все грузовики, чтобы выручить немного денег для оборота. Но уж от одного грузовика мне наверняка придется отказаться.
Он сразу же раскаялся в своей откровенности. Синьора, пожалуй, собирается и дальше учить его, как себя вести. Отелло только что избавился от гнетущей опеки отца, но эта опека оставила в нем глубокий след, и он до сих пор придает особый смысл любому слову. Синьора не внушает ему доверия, и Отелло боится, что слишком доверился ей. Ведь он не видел Синьору целых пять лет. Тогда он был еще мальчиком, и у него сохранились о ней самые смутные воспоминания. Отелло казалось, что он видит перед собой незнакомую женщину, настоящую сивиллу, предвозвестницу несчастий и горя. Когда он вошел в комнату, его первой мыслью было: «Она похожа на ведьму». Несмотря на все случившееся, а может быть, именно поэтому, Отелло мучила мысль, что он виноват в смерти отца. И чем упорнее старался он отогнать от себя тяжелые воспоминания, тем сильнее они одолевали его. Отелло живо ощущал также, что Синьора — соучастница его преступления: лишь благодаря ей ему удалось бежать с Ауророй из дома. Мысль об этом камнем лежала у него на сердце. Взгляд сообщницы пугал его, а хитрое ее лицо настораживало и вызывало отвращение. Улыбка Синьоры казалась ему довольной гримасой тигрицы, насладившейся добычей.
Отелло неуверенно сказал:
— Я еще не решил, стоит ли и дальше заниматься транспортными операциями.
Тигрица удовлетворенно улыбается, оскалив зубы. Теперь она заговорила довольно отчетливо, и Отелло ее понял.
. — Веди себя как следует, не то берегись! Я люблю Аурору и буду охранять ее как зеницу ока. Если ты будешь мучить жену, я найду способ защитить ее. — Потом она добавила: — А как будет с ребенком? Аурора писала мне, что ты его терпеть не можешь!
Аурора, покраснев от смущения, попыталась что-то сказать, но госпожа Тигрица остановила ее величественным жестом.
— Советую вам отдать его на воспитание. В Галлуццо живет семья крестьян, готовых ради меня пойти в огонь и воду. Они будут обращаться с ребенком, как со своим сыном. Лилиана тоже отдаст им дочку. В этой семье две невестки недавно родили, и вы могли бы отдать туда своего ребенка.
Она умолкла и вопросительно посмотрела на Отелло. Аурора с готовностью ответила:
— Ваше предложение нам очень подходит. Мы и сами думали…
Но тут Отелло прервал ее:
— Мы еще ничего не решили окончательно. Моя мать привязалась к ребенку и, пожалуй, не захочет с ним расстаться.
Наступила долгая, томительная пауза. Монотонный шум вентилятора лишь усиливал неловкость этого молчания.
Наконец гости стали прощаться. Лилиана проводила их до дверей. Проходя мимо нее, Отелло ощутил нежный запах фиалок.
За последний месяц Синьора чудесным образом преобразила Лилиану. Для этого ей не понадобилось ни белил, ни румян, а всего лишь несколько мастерских штрихов да новая оправа. Достаточно было снять с Лилианы ее тряпье, старое желтенькое платье, выцветшее и посекшееся от времени под мышками и на груди, одеть жену Джулио в белую блузку и юбку «фантази», и ее молодое, цветущее тело снова стало прекрасным и влекущим. А когда голову Лилианы избавили от всяческих шпилек и заколок, когда вымытые шампунем волосы стали мягкими и нежными, Синьора сделала ей прическу «конец века», и лицо молодой женщины приобрело томное и детски наивное выражение. Такой предстала Лилиана перед изумленными обитателями виа дель Корно. Она медленно шла на высоких каблуках, с непривычки немного покачиваясь, отчего походка ее казалась вызывающей.
— Последний крик моды! — воскликнул Стадерини, рассматривая ее туфли, а Нанни, который всегда и во всем видит только грязную сторону (иначе думать он просто не может), заметил:
— Ей бы, не торгуясь, заплатили двадцать лир! Тем не менее Лилиана не поддалась настойчивым требованиям Джулио, который по наущению Моро приказал ей под угрозой развода «выйти на работу». С другой стороны, Синьора не так уж бескорыстна и совсем не для того она «вырядила» Лилиану, чтобы облегчить ей уличные знакомства («вырядила» — это уж, конечно, придумала Розетта).
Возвратившись со свидания с мужем, Лилиана горько расплакалась и вся в слезах твердила, что ей остается только одно: наложить на себя руки. Чем кончить так, как Элиза, она лучше бросится в Арно вместе с дочкой. Синьора усадила ее на край кровати и, нежно гладя, зашептала ей на ухо:
— Ты такой же ребенок, как твоя дочка! А я-то на что? Неужели я тебе не помогу?
Слова эти вселили в Лилиану надежду, разогнали страхи, а нежные ласки убеждали, что Синьора относится к ней, как старшая подруга. Лилиана почти совсем успокоилась, но ей приятно было лежать в объятиях Синьоры, касаться щекой тонкого атласного платья, чувствовать ее дыхание. Ей казалось даже, что одним своим присутствием она облегчает страдания Синьоры. Лилиана честно сказала своей покровительнице все, что думала:
— Только вы одна у меня и остались, Синьора! Я чувствую себя вашей вещью.
И она действительно чувствовала себя ее вещью. Одинокая, растерянная и несчастная, прильнула она к груди Синьоры — словно беспомощный мотылек искал защиты у векового платана. Время от времени она еще всхлипывала, но тотчас снова успокаивалась и даже пыталась улыбнуться. Синьора нежно поглаживала ее, и ласка эта убаюкивала Лилиану, навевала покой и сон. Приподнявшись, она посмотрела в жуткое, отталкивающее лицо своей повелительницы, и оно показалось ей приятным и по-матерински добрым. Лилиана поцеловала Синьору в щеку и, желая выразить свою признательность, еще теснее прижалась к ней.
Незаметно наступил вечер. В комнате, оклеенной красными обоями с узором из золотых лилий, было сумрачно и прохладно. Возле кровати в растерянности неподвижно стояла Джезуина. Синьора приказала ей позаботиться о ребенке — Лилиане надо отдохнуть, она так устала, бедняжка.
В эту ночь Синьора убедила Лилиану лечь с ней вместе.
— Ты слишком взволнованна, — уговаривала она ее. — И потом мне нужно с тобой поговорить, но я не хочу, чтобы ты все время была на ногах. А возле твоей дочки будет спать Джезуина.
Когда они остались одни, Синьора зажгла стоявшую на ночном столике лампу. Первый раз случилось Лилиане спать в такой мягкой и чистой постели. Она посмотрела на потолок — он был высокий, и оттого здесь дышалось особенно легко.
— До чего же мне странно спать в вашей постели, Синьора! — с искренним удивлением проговорила Лилиана. — Мне кажется, что я забралась сюда тайком и меня вот-вот прогонят!
— Я тебя никогда не прогоню отсюда! — ответила ей Синьора.
Она полулежала, опираясь на подушки. На стене, освещенной лампой, четко вырисовывался ее профиль.
— Вы сейчас словно святая Анна на алтаре! — воскликнула Лилиана.
— Ложись поближе, согрей меня. Мне холодно, будто на дворе февраль. Тебе неприятно?
— Мне кажется, что я снова стала маленькой девочкой. Папа часто уезжал ночью с повозкой и мама брала меня к себе, чтобы теплее было спать.
— Я хочу быть твоей подругой, а не матерью. Почему ты улыбаешься?
— Джулио тоже всегда говорил — «хочу». Знаете, как я ему отвечала? Травы «хочу» не найти даже в садах Боболи [30]. Но для вас я отправилась бы искать эту траву хоть на край света.
Синьора погладила ее по голове и сказала, что даст Лилиане денег для Джулио. Пусть он думает, что
