чиновников, на которых держится современное общество. Они благодарны синьору Гаэтано, но вместе с тем боятся и презирают его.
Связь с нашей улицей поддерживает только Розетта. Она занимается здесь своим ремеслом уже лет двадцать и, конечно, не могла не завести знакомств на виа дель Корно. Ее подруги все дни недели, кроме пятницы, ведут ночную жизнь, как мыши и светляки. Они выходят на улицу, когда совсем стемнеет, и, боясь, как бы вечер не прошел впустую, бывают слишком озабочены, чтобы думать еще о делах виа дель Корно. На этой улице их интересует только сапожная мастерская. Все же они не могут пожаловаться на обитателей виа дель Корно — никто их здесь не осуждает и не порицает. При случае корнокейцы вежливо здороваются с ними и провожают их сочувственным взглядом.
Бедняки и труженики на собственном горьком опыте убедились, что зарабатывать на жизнь приходится разными путями, а путь этих женщин, в сущности, один из самых унизительных и жалких. Даже набожная Клоринда, самая закоренелая ханжа из всех местных богомолок, не мечет против них громы и молнии. Проститутки явно мешают ей меньше, чем стук молотков Мачисте и Стадерини. Девушкам не стремятся внушить, что надо сторониться проституток, родители инстинктивно чувствуют, что если расписывать грех в черных красках и рьяно его осуждать, то это только побудит дочерей согрешить, и как можно раньше.
— Все зависит от того, как мы ведем себя дома, — сказал Антонио жене, когда Клара подросла и перед ними встал этот вопрос. — Если родители ведут себя как следует, дети будут им подражать. Ну, а если порок у детей в крови, то тогда уж не помогут ни уговоры, ни побои.
Элиза тоже часто посещает гостиницу «Червиа». Усевшись верхом на стуле, Нанни с цинической наглостью, свойственной людям такого сорта, следит за каждым ее «рейсом» в гостиницу. Нанни теперь на самом дне грязной ямы; виа дель Корно окончательно отказала ему в поддержке, которая невидимой нитью связывает обитателей соседних домов. Никто не протянет Нанни руку, чтобы вызволить его из беды. Он словно бродячий кот, который роется в мусорной яме. Однако Элизе каждый и теперь готов в трудную для нее минуту предложить свою помощь.
Никто не может понять, почему она не бросит этого человека. Ведь Нанни ей не муж, он подло эксплуатирует ее, часто бьет и к тому же старше ее на пятнадцать лет.
Но Элиза ни с кем не откровенничает. Однажды Семира столкнулась с ней в молочной Могерини и, увидев, что у нее подбит глаз и расцарапана шея, попыталась ей посочувствовать. Элиза с досадой ответила, что пусть лучше виа дель Корно занимается своими собственными делишками.
Фатторе в своем кругу называет Элизу «Железная грудь». Хозяин гостиницы «Червиа» постарался широко разрекламировать это прозвище среди корнокейцев. Для этого он, словно невзначай, сообщил о нем сапожнику Стадерини.
Элиза заслужила такое прозвище, грубоватое, как и остроумие придумавших его деревенских шутников. Ей около двадцати пяти лет, у нее статная фигура, подстриженные «под мальчишку» волосы с коротенькой челкой на лбу. Ее большие печальные глаза зеленого цвета как будто созданы для этой профессии. В узкой белой блузке, плотно облегающей ее гибкий торс, она выглядит свежей и цветущей. Короткая, выше колен, черная юбка не закрывает стройных ног, довершающих ее красоту, цена которой от пяти до десяти лир.
В номерах «Червиа» Элиза оправдывает все ожидания клиентов; но она только кажется крепкой, а на самом деле в груди у нее непрерывно стучит молоток, торопливо и яростно, разламывая ее измученное тело, — сердце Элизы с утра до вечера и с вечера до утра танцует фокстрот, никакие успокаивающие, болеутоляющие и наркотические средства не могут его утихомирить. Врач из амбулатории сказал Элизе, что только покой и длительный отдых в санатории, раскинувшемся на каком-нибудь мирном зеленом холме, может ей помочь. Не на том ли холме, что зовется Голгофой, ее ждет успокоение?
Ристори весьма доволен, что Элиза тоже пользуется его гостиницей. Встречая ее, он неизменно рассыпается в комплиментах.
— Смотри не забывай нас, Элиза, а то вдруг перестанешь ходить в мою гостиницу — тогда мне зарез, придется прикрыть дело, — распинается он. Элиза очень любит финики, и Ристори, зная это, частенько кладет пакет фиников на комод в ее комнате. Все же Элиза не всегда приводит своих клиентов в «Червиа», некоторые из них никак не могут прийти с ней туда. Не мог, например, заходить в «Червиа» старый Нези — клиент щедрый, но очень требовательный. (С ним Элиза водила знакомство до тех пор, пока Аурора не стала его любовницей.) Не мог сюда являться с нею Уго, полный такой силы, что у нее мучительно сжималось сердце. Не мог бывать ее «гостем» и Освальдо, молодой коммивояжер, воспитанный и вежливый, «словно настоящий синьор». Освальдо, Уго, старый Нези не решались войти с ней в подъезд с большим фонарем; у виа дель Корно есть глаза, и некоторые вещи от них следует всячески скрывать.
В этих случаях Элиза вела своих клиентов в гостиницу на виа дель Аморино, «подальше от дома». Элиза обо всем рассказывала Нанни — ей плохо пришлось бы, взду май она что-нибудь скрыть. Лишь только она входила в комнату, Нанни так же безошибочно читал в ее глазах, как бригадьере угадывал его собственные преступные мысли. Но о том, что прошлой зимой Элиза провела вечер с Бруно в гостинице на виа дель Аморино, Нанни так ничего и не узнал.
Элиза, конечно, не святая. Она любит деньги, и в ее печальных глазах затаилась глухая вражда к тому миру, где она получала одни лишь пощечины, терпела голод, должна была слышать прерывистое мужское дыхание, выносить объятия, от которых каждый день бешено колотилось ее усталое сердце.
Однако в последнее время в душе Элизы уже нет горечи и злобы. Глаза ее блестят и не могут скрыть ее волнения; случайные любовники вольны прочесть в них чувственность или страсть. С Нанни Элизу по- прежнему связывает что-то темное и, может быть, даже грязное. И все же после вечера, проведенного с Бруно, Элиза словно оттаяла изнутри. У нее пробудилась неведомая прежде нежность и потребность в ласке. Часто ей хочется плакать. А сердце еще сильнее сжимает крепкая петля.
До того вечера Элиза ни разу не замечала, что Бруно влечет к ней. Однажды, в промозглый январский вечер, она шла по виа деи Пуччи, дробно постукивая каблуками. Внезапно перед ней вырос Бруно в непромокаемом плаще и железно дорожной фуражке.
— Послушай, Элиза, я сойду с ума, если не побуду с тобой, — выпалил он. — Я мечтаю о тебе ночью и днем, и мне даже кажется, что я больше не люблю Клару.
Они стояли у витрины магазина колониальных товаров. Бруно, наклонив голову, рассматривал носки своих ботинок. В эту минуту Элиза была тем же, чем обычно, — проституткой, завлекающей мужчину. Пальцем приподняв за подбородок его голову, она тихо сказала:
— Есть у тебя в кармане тринадцать лир? Десять мне и три за номер?
— Даже больше. Но в «Червиа» я не пойду. Вся наша улица узнает.
— Пойдем в другую гостиницу.
В номере Бруно разделся догола.
— Тебе не холодно? Ведь я из мрамора, — сказала Элиза.
— А мне, наоборот, кажется, будто я у горящего костра. Словно сейчас Феррагосто [29].
Сентиментальные клиенты, которые хотят, чтобы проститутки вели себя словно жены или матери, попадаются, конечно, но среди них никогда не бывает молодых. Восемнадцатилетние юнцы берут публичные дома штурмом, но они не слишком наблюдательны: Розетту принимают за разорившуюся синьору, Олимпию — за артистку варьете, Элизу — за красивую жену рабочего.
Клиенты романтического склада целуют только в губы; им обычно около сорока, но они преждевременно состарились, и в них есть что-то противное, затхлое, как перепрелое сено. Бруно же был по-юношески горяч, губы у него мягкие и нежные, на щеке родинка. Он сказал Элизе, что желал ее еще мальчишкой, с того самого дня, когда она семь лет назад впервые появилась на виа дель Корно. Его слова были обращены к ней, только к ней одной, а не к воображаемой женщине, образ которой каждый носит в своем сердце и платит проститутке, чтоб она напомнила ему о той, другой.
Прислушиваясь к учащенному биению ее сердца, он сказал:
— Сердце у тебя точно курьерский поезд. Одеваясь, Бруно задумчиво проговорил:
— Не думай, что я не люблю Клару. Но ты комом застряла у меня в горле. Надо было выпить глоток воды, чтобы проглотить его. Мне это, кажется, удалось.
— Ты молод, но уже порядочный эгоист, — негромко ответила Элиза.
— Прости меня! Я неудачно выразился, но такое уж чувство было у меня к тебе.
