угля.
Кругозор Луизы был ограничен виа дель Корно. Один раз она побывала в Курэ: у Ауроры — тогда еще маленькой девочки — началось воспаление среднего уха, и Луиза возила ее в больницу Мейера. А вскоре после смерти матери Луиза съездила на ее могилу в Треспиано. Это было уже целое путешествие! Жизнь — как келья: чем беднее человек, тем она теснее. Главное — это сохранять душевное равновесие, тогда наш мирок кажется обширным, как небо. Луизе это удавалось. (И Кларе это удавалось, хотя ей не исполнилось еще и восемнадцати лет.) Виа дель Корно стала для Луизы целой вселенной. «Здесь столько людей и столько всего происходит, что за всем и не уследишь», — говорила она. Счастье — это внутренний покой. На виа дель Корно в ходу поговорка: «Хорошо тому, кому мало надо». Луиза довольствовалась малым и была счастлива. Но участь Ауроры лишила ее покоя. За несколько дней Луиза осунулась и постарела. Она работала у Синьоры приходящей прислугой. Для нее Синьора — «святая, кем бы она ни была в прошлом». «Да, можно сказать, святая женщина, — утверждала Луиза. — Вон как она помогает Лилиане». Синьора подарила Лилиане приданое для ее новорожденной дочки и покупает ей бисквиты «Здоровье»: Лилиана делает из них кашку и прикармливает ребенка.
Теперь, когда Джулио снова попал за решетку, Лилиана проводит у Синьоры целые дни. Синьора опекает ее и ребенка. Это они пожелала, чтобы Лилиана отказалась от помощи Махисте. Луиза говорит, что в доме Синьоры Лилиана обрела рай земной. И прибавляет при этом: «Ах, если бы Аурора так же прислушивалась к советам доброй Синьоры!» Аурора ее не послушалась. Это правда. Но действительно ли все обстоит именно так, как об этом говорит Луиза? Правда ли, что Лилиана обрела рай земной и доме Синьоры? Сама Лилиана думает, что так оно и есть. Она сердита на Джулио. Но не за то, что он попал и тюрьму, — за это она его больше не осуждает. К тому же ей известно, что на этот раз он ни в чем не виновен: Джулио думал вернуться к честной жизни, хотел опять наняться своим ремеслом — все знают, какой он хороший краснодеревщик.
Вчера Лилиана ходила к нему на свидание в тюрьму Мурате. Она взяла с собой девочку, а Джулио обожает малютку. После рождения дочки он стал совсем другим человеком. Лилиана рассказала мужу, что Синьора осыпает ее своими милостями. Но Джулио велел ей держаться от Синьоры подальше. Он сказал: «Кто ее знает, чего ей надо! Не забывай, она — старая содержанка. Если у тебя и чем нужда, обратись лучше к кузнецу Коррадо. Он чист, как стеклышко. И никогда не отказывался нам помочь».
Скажите пожалуйста: если у тебя в чем нужда?! Да во всем! Джулио сидит в тюрьме около месяца, он уже успокоился и даже немного пополнел. Любовница Моро каждый день приносит еду и на его долю. После ареста Кадорны, с которым они совершили кражу на виа Болоньезе, Моро сознался, но не выдал того, кто спрятал краденое. Оба — и Кадорна и Моро — упорно твердят, что Джулио пи к чему не причастен. Украденные вещи до сих пор не найдены. Именно о них и допрашивают Джулио. А когда он не сознается, его бьют. Лилиану тоже вызывали в полицию. Синьора посоветовала ей взять с собой дочурку и втихомолку щипать ее, чтобы та плакала. Бригадьере предложил Лилиане стул, ни разу не повысил голоса; он продержал ее битых три часа, но так и не вытянул из нее ни слова признания. А между тем Лилиана знала, что «покойник» пролежал у них в комнате под кроватью всю ночь и весь следующий день. Потом Джулио испугался и куда-то его унес. Куда? На этот вопрос она не могла бы ответить, даже если бы и захотела.
Вчера во время свидания Джулио спросил у нее, что она собиралась сказать в тот последний раз, когда они виделись дома. И Лилиана рассказала, что в его отсутствие приходил Нанни «проведать покойника», но ей показалось странным, почему Джулио прислал его, не указан, где спрятано краденое.
Джулио ответил: «Правда, я посылал его. И все-таки, если Нанни тебя о чем-нибудь спросит, держи язык за зубами, как в полиции», Джулио мог бы этого и не говорить. Нанни всегда был ей не по душе. У него лисья морда, а взгляд такой, что все кажется, будто он примеривается, как бы ударить тебя исподтишка. Стоит Лилиане поговорить с ним пять минут, ей уже хочется бежать от него куда-нибудь подальше. Вот Синьора — совсем другое дело. Тут Джулио не прав. Синьора такая добрая, как родная мать! Если бы не она!… Разумеется, Лилиана передала Синьоре — слово в слово — свой разговор с мужем во время последнего свидания.
Держа мешок за спиной, Джулио спустился по лестнице. Прежде чем выйти из дому, он остановился у двери, желая удостовериться в том, что его никто не видел. Улучив удобный момент, он выскочил на улицу и быстро прошмыгнул в дверь угольной лавки. Из тех, кто был на улице, его никто не заметил. Но Джулио не подумал о том, что его могли увидеть из окон.
Семира, мать железнодорожника Бруно, видала, как Джулио вошел в угольную лавку. Она сказала сыну, который в эту минуту старательно завязывал галстук: «Кажется, Нези дал Джулио работу. Я очень рада за Лилиану». А из окна этажом выше Джезуина, находившаяся на своем посту, следила за всеми маневрами Джулио — с той самой минуты, как он появился на улице, спустился в подвал к Нези, и до того мгновения, когда он вышел из лавки уже без мешка.
Джезуина пристально глядела в окно и обо всем, что она видела на улице, подробно рассказывала Синьоре, сидевшей в постели. Это напоминало радиорепортаж: о футбольном матче.
— Нези делает Джулио знак — мол, следуй за мной… Они спускаются в лавку… А сейчас ничего интересного… Фатторе из Каленцано показывает Мачисте копыта своей лошади… Из гостиницы выходит Розетта. На ней новое платье. Ах, нет, это старое — лиловое. Должно быть, она его переделала.
— Сегодня базарный день, она подцепит какого-нибудь мужлана. Подумать только, ведь Розетта — моя ровесница!… А теперь что? Не спускай глаз с лавки Нези!
— Сейчас ничего. Дети Луизы играют с ребятами землекопа… В дверях лавки показался сын Нези. Лицо у него хмурое, недовольное, как всегда…
— А теперь?
— Теперь опять ничего…
— Клара не выходила?
— Нет. Но я вижу ее — у них открыто окно. Она п комбинации. Гладит платье — только что кончила его шить.
— А теперь?
Голос Синьоры еле слышен. Он напоминает слабое стрекотанье полуживой цикады. Только привычный слух Джезуины может разобрать, что говорит ее хозяйка.
— Фатторе прощается с Мачисте.
— Еще не заходил побриться?
— Как будто бы нет… Подъехал к кузнице подручный… Мачисте отчитывает его за опоздание.
— Как зовут этого паренька?
— Эудженио. Мачисте взял его на работу несколько дней назад. Он живет в Леньяйа. Ездит сюда на велосипеде.
— А теперь что?
— Ой, вот интересно-то! Нанни собирается войти в дом номер четыре. Может быть, уже вошел: я плохо вижу — это прямо под нами… Теперь ничего… Ничего…
— Не может быть! Следи все время за лавкой Нези.
— Я слежу… Бьянка вышла из дома…
— Как она одета?
— Как всегда, очень скромно. Вечно у нее болезненный вид.
— Отцу следовало бы давать ей побольше сахара, а то он кладет сахар только в свой миндаль. Девочке нужна глюкоза. Я помню ее еще совсем маленькой. Если она не изменилась, то, должно быть, стала красавицей. Болезненные красавицы часто имеют бешеный успех.
— Теперь Нанни вышел из дома номер четыре. Наверно, был у Джулио и не застал его. А сейчас идет к виа деи Леони… Пошел отмечаться в полицию.
— Ну, это не ново и не интересно. Гораздо любопытнее, о чем говорят сейчас Джулио и Нези.
— А, вот он, Джулио! Вышел из лавки. Побежал домой… Нези выглянул на улицу. Дает какое-то поручение своему сынку. Посмотрел наверх, в нашу сторону.
— Спрячься за жалюзи: пусть он тебя не видит.
— Я стою далеко. Если спрятаться, так я не замечу, когда Джулио выйдет из дома.
— Ты должна оставаться невидимой и все видеть!
— Ого! Джулио перебежал через улицу с мешком за спиной и юркнул в угольную лавку.
