Вильям Беднокур очнулся от грез, повернулся на табуретке и поглядел в сторону луга. Пальцы механически продолжали обрабатывать коровье вымя.
Над изгородью торчала остроконечная черная шляпа. Вильям вздрогнул, да так, что надоил молока себе в левый башмак.
— И много корова дает молока?
— Не выдоишь… Гм, о, да, матушка Ветровоск, достаточно! — заикаясь, ответил Вильям.
— Хорошо, это хорошо… Да будет так до скончания дней ее, вот что я скажу. Доброго тебе дня.
И остроконечная шляпа поплыла дальше.
Беднокур ошеломленно уставился ей вслед. Потом он схватил ведро и, поскальзываясь на каждом шагу, бегом кинулся в хлев.
— Хлам! — заорал он. — Спускайся сюда сию же минуту!
На краю сеновала показался его сын с вилами в руке.
— Чего, бать?
— Немедленно сведи Дафну на рынок, слышишь?
— Чего-о? Она ж лучше всех доится, батя!
— Доилась, сын, доилась! Матушка Ветровоск ее только что прокляла! Продай Дафну сейчас, покуда у ней рога не отвалились!
— А че она сказала-то?
— Коровы не умеют говорить, придурок!
— Да не корова, матушка.
— Она сказала… она сказала… — волнуясь, начал пересказывать Беднокур. — Ну, она спросила, много ли молока дает наша Дафна, я говорю, вполне, вполне, а она: «Да будет так до скончания дней ее».
— Не шибко похоже на проклятие, батя, — заметил Хлам. — Я че хочу сказать… ты-то клянешь совсем по-другому. По-моему, дак даже и неплохо звучит, — решил сын.
— Ну… она это
— Как — так, бать?
— Ну… словно радовалась чему.
— Батя, ты в порядке?
— Штука в том… как… — Беднокур умолк. — В общем, неправильно это, — обозлился он. — Не-пра- виль-но! Да как она смеет! Сколько ее помню, матушка была всегда и всем недовольна! И башмак у меня полон молока!
В этот день нянюшка Ягг выкроила минутку, чтобы проведать укрытый в лесу самогонный аппарат. Аппарат этот был ее маленькой тайной — впрочем, не только ее и не совсем маленькой, ибо в королевстве Ланкр всем и каждому было ведомо, откуда нянюшка берет свой знаменитый бренди, а тайна, которую хранит сразу столько народу — это ну очень большая тайна. Даже король был в курсе, однако притворялся, будто ему невдомек. Это позволяло ему не требовать с нянюшки налогов, а ей — увиливать от таковых. Зато каждый год на Страшдество его величество получал бочонок того, во что превращался бы мед, не будь пчелы такими убежденными трезвенницами. В общем, все проявляли понимание и чуткость, никому не нужно было платить ни гроша, мир становился чуточку счастливее, и никого не поносили последними словами.
Нянюшка дремала. Долгая дорога, снятие пробы — все это очень утомительно, вот она и прилегла. Но в конце концов до нее все же докричались.
Само собой, сунуться на поляну никто так и не посмел. Это означало бы признать, что тайна аппарата — и не тайна вовсе. Нет, все упорно лазили по окрестным кустам, пока нянюшка сама не показалась. Причем встретили ее столь изумленными ахами-охами, что это небольшое представление сделало бы честь всякому любительскому театру.
— Ну, чего вам надо-то? — вопросила она.
— Ой, госпожа Ягг! А мы как раз гадали, уж не тут ли ты… гуляешь, — всплеснул руками Беднокур. Прохладный ветерок разносил по лесу крепкие ароматы. — На тебя вся надежа! Это госпожа Ветровоск!
— Что она натворила?
— Расскажи-ка, Гамбукер!
Мужчина рядом с Беднокуром живо снял шляпу и почтительно прижал ее к груди на манер «ай- сеньор-на-нашу-деревню-напали-злые-бандитос».
— Ну вот, госпожа, было-то все как… Копаем мы с моим парнишкой колодезь, а тут она мимо идет…
— Она — это матушка Ветровоск?
— Да, госпожа, и говорит… — Гамбукер сглотнул. — Вы, говорит, не найдете здесь воды, добрый человек. Поищите лучше, говорит, в лощине возле старого ореха! А мы знай копаем.
Нянюшка раскурила трубку. Рядом с самогонным аппаратом она не курила — однажды на бочонок, что заменял ей сиденье, упала искорка, и нянюшка испытала незабываемое чувство свободного полета. Повезло, что рядом стояла раскидистая пихта.
— Ага… и тогда вы пошли копать в лощине у орешника? — ласково уточнила она.
Гамбукер оторопел.
— Да ты что, госпожа! Мы же
— А еще она прокляла мою корову! — встрял в разговор Беднокур.
— Правда? Что же она сказала?
— Она спросила, много ли молока дает наша Дафна, а когда я ответил, что достаточно, матушка и говорит: «Да будет так до скончания дней ее»… — Беднокур запнулся. Вообще-то проклятья звучат иначе, но… — И голос у нее был такой… — переминаясь с ноги на ногу, пробормотал он.
— Какой же?
— Приятный!
— Приятный?
— Ну, она улыбалась и всякое такое! Да я теперь этого молока в рот не возьму! Мне жить еще не надоело!
Нянюшка нахмурилась.
— Что-то я не пойму…
— Тогда посмотри на собаку Гопкрафта! — воскликнул Беднокур. — С ней она такое сотворила! Все семейство с ног сбилось! Зверюга вся волосьями поросла! Он стрижет, жена вострит ножницы, а оба ребятенка круглый день копают ямы, чтоб было куда шерсть сваливать!
Терпеливые расспросы нянюшки помогли пролить свет на ту роль, которую сыграл во всем этом «Атращиватель Валос».
— И он дал собаке…
— Полбутылки, госпожа Ягг.
— Хоть Эсме собственной рукой написала на ярлычке «Па ма-а-алинькой ложичке рас в ниделю». Неудивительно, что собаку так расперло…
— Гопкрафт вусмерть перепужался. Но, госпожа Ягг, что ж она такое творит-то! Бабы детишек на улицу не выпускают. Потому — а ну как она им улыбнется?
— Ну улыбнется, и что?
— Она ж ведьма!
— И я тоже. И я им улыбаюсь, — напомнила нянюшка Ягг. — А они за мной хвостом таскаются, дай да дай конфетку!
— Да, но… ты… то есть… она… то есть… ты не… то есть, того…
— Эсме — хорошая, добрая женщина, — объявила нянюшка. Но природная честность заставила ее добавить: — По-своему. В лощине наверняка
