Возвращался как-то с мельницы, навстречу тетя Маша Федиахметова. «Ой, Сережа, ты вот интересовался писателем Синяковым. Зайди в библиотеку. Новый журнал пришел, а в нем такой рассказ!»
«Опять про Таловку?»
«Про нее. Про нашу!»
«Так не бывал же он в Таловке!»
«А может, бывал, — надулась тетя Маша. — А может, умеет представлять жизнь. Если человека жизнь помотает, он всякое может представить. Да и Галка, наверное, подсказывает.»
Перелистал Серега журнал и оторопь его взяла.
Да кто же это успел рассказать Синякову про бабку Шишову? Все в рассказе было как в жизни, только немножко лучше и страшней. Будь рядом Галка, поговорили бы, а так… Будто закоротило между Серегой и писателем… Он подумает, а мысль писателю передается… Только ведь так не бывает! Серега даже запрос накатал в областную газету: существует ли телепатия? Не существует, твердо ответили из газеты. А если бы существовала, то считалась бы лженаукой.
И действительно.
Пришел новый журнал, а в нем опять рассказ Синякова.
Про молодого плотника, который из праздного любопытства, правда, не в ущерб рабочему времени, интересуется лженауками.
Тяжелый рассказ.
У Сереги опустились руки.
Начал изучать биографию Н.С. Синякова.
Родился писатель в Киеве. В сорок первом был эвакуирован в Сибирь. Попал в детдом на станции Юрга (не так уж далеко от Таловки). К делу приткнулся в Новосибирске, там начал писать. Считается певцом городских окраин, но проявляет пристальный интерес к глубинке. Работает над книгой рассказов.
Ага, зацепился за последнее сообщение Серега. Вот сейчас и проверим, существует ли телепатия? Выложил на стол лист бумаги, ручку нашел. Писал первое, что пришло в голову. «Дерево стоит. Кривое. На нем листья желтые. Даже не желтые, а просто меняются. А в листьях птицы. Собираются на юг».
Как в воду глядел.
Месяца через два появился рассказ в центральной газете.
Все больше перечисления, короткие фразы, нервность, будто писатель торопился, обрывал слова. И листья у него не желтели, а менялись. Как в английском языке. Такое не придумаешь, такое услышать надо. Будто самого себя читал.
Так подошла весна.
Дождь стучит, снег крутит. Скворцы прилетели.
Поежились, полезли в скворечники. Ну и черт с ними.
Серега давно крест поставил и на Галке и на письмах. Знал от тети Маши, что писателя последнее время сильно ругают за молчание. Но так ему и надо. Серега не хотел больше думать над лженауками. Пусть ученые думают. Стал часто бегать на волейбольную площадку. Сонька Жихарева его хвалила: ты длинный, любой блок возьмешь.
Он брал.
Например, с блеском выиграли у механизаторов.
После игры Сонька увязалась за Серегой. «Читал последние рассказы Синякова? Вот писатель!»
Серега озверел.
Все обдумав, написал Галке.
«Это мои рассказы, — написал. — Нечего придуриваться. Ну, в смысле, не сами рассказы, а письма. Я напишу про пруд или про птиц, а ты рассказываешь своему писателю. Нечестно это. Больше ничего не буду тебе писать, пусть твой писатель остается певцом городских окраин. Хоть всю ночь рассказывай ему про меня, Шахерезада!»
Отправил письмо.
Днем работа, вечером волейбол.
Играл за команду Соньки Жихаревой, но все ждал чего-то, чувствовал, не кончится просто так эта история. И однажды дождался. «Ой, к Мальцевым дочь приехала. Ведь пигалица совсем была, а теперь муж при ней. Говорят, писатель!» И дома то же самое: «Ой, Галка приехала! С мужем!»
Вроде как укоряли. А за что?
Отправился с отцом рубить жерди.
Ветерок, комарья нет. В природе тихо, как в погребе. На белых березах тире и точки. Придавишь тоску, вроде лежит. Но чуть забылся, вскакивает, как неваляшка. Так нарубили жердей, прикрикнули на кобылу. Идут, разговаривают.
Отец: «Женить пора».
Серега: «Кого? Кобылу?»
«Тебя, дурень. Лет-то сколько?»
«Двадцать два всего.»
«Я в твои годы тебя нянчил.»
«Тоже мне, подвиг.»
«Подвиг не подвиг, а главное дело совершил. — И пожалел: — Забудь ты эту Мальцеву. Других, что ли, нет? — Хитро напомнил: — Вон Сонька Жихарева, говорят, куль с мукой поднимает.»
Серега восхищаться не стал.
«А Петрова? Которая постарше… Мне нравится… Или Кизимова? Мало ли, что татарка? Такие надежные… Или Черепанова… Рослякова… Выбирай любую…» Отец перечислял, а кобыла тянула телегу, прядала ушами и косила мохнатым глазом на Серегу: чего, дескать, думать?
«Ладно, — нахмурился отец. — Свободен.»
Серега не пошел к Мальцевым.
Дорога к селу под гору, а он свернул направо, тропинкой спустился к старому пруду. Темный, вековечный сон его давно никто не будил. Лягушки обленились, поверхность пошла ряской. Освежить бы воду, пустить мальков.
Поднял голову.
Галка!
Круглое лицо чуть удлинилось. От прически, наверное. Глазки подведены. Порочное в них. Сама в брючном костюме. Раньше за такой костюм бабки залаяли бы ее на улицах. И писатель при ней. Серега сразу узнал писателя.
— Здравствуйте.
Не молчать же. И замер.
Решил ни о чем больше не говорить. Вдруг Синяков мысли читает?
— Здравствуйте, — негромко ответил писатель.
Он был повыше Галки, плечистый, седоватый. Но не старый еще. На плечах замшевый пиджак, глаза не злые. Все равно Галка лучше смотрелась бы не с ним. Хотя как сказать… Та еще коза… Тонкую сигаретку курит… Потом бросила ее и растоптала каблучком.
— Это вы зря, — вежливо заметил Серега. — Мы тут парк разобьем.
— А как с вековечным сном? — Видно было, что писатель не любит обижать ближних.
— Будем будить.
— А вообще?
— Что вообще? — насторожился Серега.
— Ну, ты же знаешь, — доверительно заметил Синяков, и Серега почему-то принял это его обращение на «ты». — Я ведь всякое делал. Ты не думай. Я напишу рассказ и спрашиваю Галину Антоновну, были письма от Сережи? Если были, обязательно сравниваю текст. Удивляюсь, какой черт связал нас одной ниткой? Ведь пишу я сам, а получается, что как бы с твоих слов. Я раньше так и считал, что все это — воспоминания детства. Ну, знаешь, есть такие. Что-то совсем забудешь, как будто не было, а вдруг всплывет в памяти. Я знаю, ты обижаешься. Но откуда мне знать, в чем тут дело. Ты сам-то как думаешь?
