Инфор отключился.
Доктор Хайдари задумчиво подошел к окну.
Как все это понять? «На любом временном отрезке мы имеем дело с одним и тем же человеком…» Он что, бессмертен?
Арктические ребята давно оставили живую скульптуру в покое. Уже успокоившись, она выглядывала из сирени и, завидев в окне доктора Хайдари, призывно помахала рукой.
Доктор Хайдари не ответил. Он ни с кем сейчас не хотел говорить, тем более с живой скульптурой. Он был растерян, ошеломлен. Ведь в его спальне, этажом выше, спал человек, который, похоже, никогда не имел предков.
На южных спорадах
Волна, шурша, мягко накатывалась на берег, валяла, перекатывала по песку забытый кем-то мяч, отступала, опять шурша, оставляла нежную пленку пены. Слева и справа над бухтой возносились к высокому небу голубоватые массы известняков, дыры пещер казались черными. Ночью пещеры вспыхивали багровым тревожным светом — в пещерах жгли костры либеры.
— О чем они говорят? — спросила Зита.
— Они не говорят, они обмениваются мнениями, — улыбнулся Ждан. — Они серьезные люди.
— Хмурые? — не поняла Зита.
— Нет, серьезные.
— Тогда о чем они думают? Ведь не думать трудней, чем молчать.
— О свободе. О мире. О будущем. О МЭМ. Наверное, об Ага Сафаре.
— Почему о нем?
— Пока его не найдут, он для либеров символ свободы. Ведь он выключен из системы МЭМ. Он живет сам по себе. Он один.
— Почему ты думаешь, что он один?
— Я достаточно хорошо знаю Ага Сафара. Он ни на кого не похож…
Ждан Хайдари рассеянно улыбнулся. Все последние дни на островах он чувствовал: озарение рядом. Он предпочел бы сейчас помолчать. Он чувствовал, что стоит на пороге какого-то важного открытия.
Ждан покачал головой.
Он никому не отдаст Мнемо. Он не может отдать Мнемо сейчас. Считай он, как Гумам, что Мнемо — всего лишь инструмент некоего нового искусства, никаких проблем не было бы. Но он не Гумам. Он знает: Мнемо — другая жизнь Именно жизнь. И именно — другая. Что искусство? Тайный, легкий, влекущий знак. Знак бессмертия, знак вечности разума. Знак, который каждым толкуется по-своему. Но Мнемо…
Осторожно подняв голову, он посмотрел на Зиту.
Почему она молчит? Почему не говорит ему о той своей, другой жизни? Что пережила она в Мнемо?
Он всегда принимал любую реакцию своих добровольных помощников. Скажем, его не удивляло и не отталкивало холодное разочарование Янины Пуховой, биотехнолога с Арала. Его не удивляла и не отталкивала разговорчивость Яна Григи или Рене Давана. Его не оскорбил резкий отказ Эла Симмонса сообщить хоть какие-то детали своей другой жизни. Все это он принимал как должное, но Зита…
Он сразу решил не подключать Зиту к записывающей аппаратуре, ведь Зита так непосредственна… Они даже посмеялись. «Не вздумай придумывать, — предупредил он ее. — Я ведь верю тебе».
Эксперимент с Зитой считался неофициальным, он был их собственной личной инициативой. Ждан хотел помочь Зите понять себя… Но почему Зита молчит?
— Ждан… — Зита умела чувствовать его настроение. — Зачем тебе это? Зачем тебе та моя жизнь? Ведь мы с тобой соединены этой…
Он вдруг начал сильно косить. Он волновался.
Зита изменилась. Он видел: Зита изменилась.
Нет, конечно, она осталась прежней — динамичная, взрывная. Рыжеватые волосы так же рассыпались по ее круглым плечам, смех светился, но какая-то Часть ее души вдруг замкнулась. Туда никто больше не мог попасть, и Ждан тоже. Одно время он считал, что ее замкнутость связана с изменениями, навязанными ее организму будущим ребенком, но, похоже, он ошибался.
Что пережила она в другой жизни?
Он-то знал: пережитое там — не иллюзия. Рене Даван, служащий Морских перевозок, вынес из другой жизни рукопись исторического романа. Именно рукопись, он там и писал от руки. Рене Даван прожил в Мнемо жизнь писателя, не выдающегося, но нашедшего себя… Зоя Пухова вынесла из Мнемо и передала Космической энциклопедии ценнейшие заметки по крупным озерным рыбам… Ре Ю Син подарил Гумаму несколько невероятных сюжетов, почерпнутых им в другой жизни… Наконец, доктор Чеди: его идеи, так взбудоражившие либеров, тоже выловлены из глубин Мнемо… Но Зита…
О чем она не хочет с ним говорить? Ее прекрасные глаза полны тумана, и она не рассеивает этот туман.
Либер Накэтэ — в первом десятке… Что ж, этого следовало ожидать. Ждан уверен: в ближайшее время в десяток попадут и другие либеры. Нельзя закрывать глаза на то, что все азиатское побережье Индийского океана, где плотность населения всегда была велика, вся эта извилистая линия гигантских мегаполисов, в которых сосредоточена почти половина двенадцатимиллиардного населения Земли, охвачена движением либеров.
Но он не отдаст либерам Мнемо.
Он проверит каждый эксперимент, поставит сотню новых. Прежде чем Мнемо станет достоянием всех, он обязан понять, почему были разочарованы Янина Пухова и ее однофамилица из Арктики, почему так категорически отказались от отчетов подводный археолог Эл Симмонс и синоптик Сол Кехлер, чем был вызван странный феномен Ага Сафара…
И молчание Зиты…
Пять лет уединения на «Гелионисе» позволят ему довести работу до конца.
Ждан блаженно перевернулся на спину, песок обжигал… Третья звездная… Лететь в такие дали, рисковать столь многим… Он был уверен: Мнемо — гигантский мир, его можно покорять тысячелетиями, и он всегда будет нов и будет дарить откровения, не отнимая человеческих жизней.
Зита и он долго выбирали место для отдыха. Ждан настаивал на умеренной полосе, скажем, Алтай или степи Хакасии. Горы над вечерними озерами. Бескрайность степи. Каменные доисторические бабы… Можно спать прямо под звездами, жечь костры, смотреть на каменных баб. Можно на лошадях добираться до скал Оглахты, щедро расписанных давно исчезнувшими охотниками. Но Зита остановилась на Южных Спорадах.
Почему?
Было ли это хоть как-то связано с тем, что она пережила в другой жизни?
Рене Даван вынес из Мнемо плохой роман. Но он этого не стеснялся. Не каждый — крупная личность. Даже в другой жизни. И кто доказал, что опыт писателя-неудачника менее важен, чем опыт великого
