положено. Настоящий злодей!
Когда продавщица закончила, я протянул ей протокол и стал разминать затекшие от авторучки пальцы. В это время в кабинет вошел Семен Снегирев. Увидев Клековкину, он широко улыбнулся:
— А я как раз хотел с вами побеседовать о Белянчикове.
Та, на секунду оторвавшись от протокола, недружелюбно сверкнула глазами в сторону оперуполномоченного ОБХСС. Я незаметно для нее подал Семену знак. Снегирев быстро сориентировался:
— Вообще-то, сейчас мне некогда, как-нибудь в следущий раз поговорим, — бросил он и, насвистывая “Амурские волны”, уселся к окну.
Клековкина, дочитала запись допроса, расписалась в взглянула на меня.
— Спасибо, до свиданья, — сказал я и, когда она, твердо ступая направилась к выходу, добавил, — если еще что припомните, милости прошу.
Дверь закрылась.
— Что-то ты сегодня больно ласковый с подследственной, на тебя не похоже, — съязвил Семен.
Я протянул ему протокол допроса Клековкиной, ожидая, по крайней мере, горячей благодарности за информацию о Белянчикове, ведь, как-никак это и его участок работы, но Семен, пробежав его глазами, только невозмутимо улыбнулся:
— Это для меня не новость, — но увидев разочарование на моем лице, сжалился, — хотя, что и Клековкина подкармливала Белянчикова, мне не было известно. Кстати, насчет проходимцев… Они этого директора тоже с потрохами продали, когда я им доказал, что справочки от колхозов у них липовые, и то, что в Узбекистане апельсиновых плантаций пока не наблюдается…
Снегирев наслаждался произведенным эффектом, как фокусник, одурачивший зрителя. Я потешил его самолюбие, сказав, что он классный опер, впрочем, не погрешил против истины. Мы договорились, что завтра поутру я сбегаю в прокуратуру за санкцией на обыск у Белянчикова.
Петр отряхнул с куртки мокрый снег и нажал на кнопку звонка. В квартире художника Чечевицкого раздалась замысловатая трель.
— Входите! Не заперто! — услышал оперуполномоченный и толкнул дверь.
Споткнувшись в темном коридорчике об огромную старинную вешалку, он двинулся на голос. Большая квадратная комната с двумя высокими окнами была залита серым светом мартовского утра. В углу, на широком самодельном топчане, слегка приподняв голову, лежал хозяин. Свиркин, как загипнотизированный, уставился на пухленький животик и широкую грудь художника утыканные иглами, словно подушечка из бабушкиной шкатулки.
Круглое, по-детски чистое лицо Чечевицкого растянулось в добродушной улыбке.
— Возьмите кресло и садитесь. Мне еще десять минут так лежать… Сеанс.
Иглы в его животе-подушечке качнулись в так речи. Петру стало жутковато. Он в замешательстве оглядел полупустую комнату, в которой, кроме стеллажа с книгами, мольберта, топчана и плетеного кресла- качалки, ничего не было.
— Садитесь, пожалуйста, — проговорил Чечевицкий и закрыл глаза.
Свиркин опустился в кресло-качалку, и его ноги плавно взмыли вверх. Художник мерно дышал, забавно выпятив пухлые губы и так же мерно поднимались и опускались иглы. В комнате было тихо. Наконец, Чечевицкий открыл глаза и стал легкими движениями снимать иглы и складывать их в специальную коробочку. Движения были замедленные и вялые, будто он еще не проснулся. Сунув коробочку под подушку, художник смущенно улыбнулся.
— Сейчас я оденусь, — он похлопал по полным ляжкам, затянутым в цветное финское белье, и неторопливо зашлепал босыми ногами в сторону коридора, откуда вскоре вышел закутанный в длинный халат. — Если вы не возражаете, то пройдемся на кухню, я чай поставлю.
На кухне Чечевицкий усадил Петра за стол и, приглаживая русые, начинающие редеть волосы, задумчиво посмотрел на него:
— Мне кажется мы с вами знакомы… Извините, только не припомню как вас зовут…
Свиркин, который никогда не встречался с Чечевицким, отрекомендовался. Художник застенчиво потрогал кончик носа.
— Нда-а?.. Мне показалось, мы где-то виделись… Меня зовут Эдуард, — плавно склонил голову Чечевицкий.
— А по отчеству?
Художник стеснительно повел широкими плечами:
— Вообще-то, Евгеньевич, но я как-то привык… Зовите Эдиком. — Он подошел к подоконнику и взял трехлитровую банку с водой, в которой лежал массивный подстаканник, налил воду в чайник и зажег газовую плиту. Заметив вытянувшееся лицо оперуполномоченного, улыбнулся. — Это для здоровья. Подстаканник серебряный, а ионы серебра переходят в воду и обеззараживают ее, убивая микробов. Такая вода очень полезна для организма.
Приходя домой, Свиркин смотреть не мог на чай, столько он выпивал его во время различных бесед и опросов, и сейчас он с тоской глядел на закипающий чайник в ожидании полного стакана, а вполне возможно и двух. Кофе бы еще Петр выпил, маленькую чашечку, но кофе, почему-то предлагали реже.
Чечевицкий совсем забыл, что перед ним работник уголовного розыска и, усевшись напротив Свиркина, подпер ладонью мягкую щеку, став похожим на Карлсона, который живет на крыше.
— Так вы портрет хотели заказать? — задумчиво захлопал он серыми глазами. — С удовольствием нарисую. У вас лицо… своеобразное. Только извините, хочу заранее уведомить, что без рук — триста, с руками — четыреста.
Петр понял, что речь идет о деньгах, но не понял, почему четыреста и почему триста.
— Вы знаете, как трудно выписывать человеческие руки? — вздохнул Эдик. — Каждый палец живет своей Жизнью, у каждой руки свой характер, и все это надо передать! А пальцев десять! — Он застенчиво улыбнулся. — Вот и набавляю… Такса, извиняюсь. Все так берут.
Зашумел чайник. Чечевицкий плавно метнулся к плите.
— Воду нужно доводить до стадии белого ключа, чтобы не перекипела и не стала жесткой. Жесткая вода не очень благоприятно действует на организм.
Когда он поставил перед Петром большущий бокал, тот поднял голову:
— Я, собственно., по поводу Ершова…
Лицо художника потускнело, глаза подернулись легкой грустью.
— Вас интересует Саша? Позвольте спросить, почему?
— У нас есть некоторые сомнения…
Чечевицкий замолчал, как бы обдумывая сказанное, потом тихо ответил:
— Да-а, многие считают это самоубийством, но я в это не верю. Саша был импульсивен, подвержен настроению, но не до такой же степени… Ведь у него в тот момент персональная выставка открылась. Конечно, были и такие реплики: “Нам это не понятно!” Но поиск и эксперимент в искусстве всегда встречает сопротивление, это закон творчества… Я считаю, человек, которому не понятен мифологический цикл Ершова, просто малообразован и не дорос до того уровня, когда воспринимается аллегория. Кстати, вы видели эти работы?
Свиркин сокрушенно покачал головой:
— Не довелось, они распроданы.
— Да, да, — с ноткой горечи произнес Чечевицкий, — после его смерти на выставке было не протолкнуться. Жалко, Саша этого не видел. Он бы порадовался… Работы мигом расхватали. А сколько хороших слов было сказано на закрытии выставки! Обо мне так не скажут… Разве что после смерти, — художник мечтательно прикрыл глаза, лицо заострилось, руки невольно сложились на груди, потом встряхнул головой. — Что это я?.. Так какие у вас сомнения, если не секрет?
