крышкой, стояла не на подставке, а на толстой зеленой книге. Шурик даже имя автора рассмотрел:
Но вот странно.
На всем, несмотря на опрятность, лежал светлый налет сухой рыбьей чешуи. И была плотно прикрыта дверь в комнату.
– Ну что? Ноет плечо? – недоброжелательно поинтересовался Лигуша.
Шурик кивнул. Вопрос его не удивил. Мало ли... У людей постоянно что-нибудь ноет. Все же повисла на кухне настороженная тишина, которую Лигуша как бы еще и подчеркивал, демонстративно занявшись сковородой. Отвернувшись от Шурика, он поставил сковороду в печь и хлопнул вымазанной сажей книгой по колену. При этом рожа у Лигуши была мерзкая. Знаем, дескать, знаем, что к чему. Чувствовал что-то в Шурике.
– Читаем?
Шурик был уверен, что Лигуша ухмыльнется хмуро, недоброжелательно, но бывший бульдозерист заносчиво просипел:
– Воронье чтиво.
До Шурика не сразу дошло, что Лигуша говорит о книге Кара. Но потом дошло, и он решил поставить бывшего бульдозериста на место:
– Для своего времени эта книга была, наверное, занимательной...
Лигуша обернулся. Туман равнодушия в его глазах растаял, они сразу стали желтыми, как у волка.
– Для своего времени?
– Нуда...
– Если Грегор Мендель, – чванливо просипел Лигуша, – если Грегор Мендель пишет, что при одновременном перенесении на рыльце цветка пыльцы двух различных видов только один вид производит оплодотворение, это что – тоже верно только для своего времени?
Шурик обалдел. Он не знал, кто такой Мендель, правда, слышал ругательство – менделист. Еврей, наверное. Извращенец. Но то, что Лигуша сумел так круто сослаться на какого-то Менделя, болезненно его зацепило. Смирись, сказал он себе. В конце концов, ты работаешь на этого человека. Кем бы он ни был, что бы ни выделывал, ты на него работаешь.
Бывший бульдозерист сипло спросил:
– Ну?
Шурик пожал плечами:
– Бумажник я потерял...
Он был уверен, что Лигуша спросит: где? когда? при каких обстоятельствах? Вот тут Шурик и ввернул бы мягко: вас защищал, не допускал враждебных выходок, а в результате... Но Лигуша, противно пожевав толстыми губами, чванливо бросил:
– Двадцать процентов!
– Чего двадцать процентов? – не понял Шурик.
– Как чего? Денег. Правда, их в твоем бумажнике кот наплакал.
Лигуша нагло ухмыльнулся, пожирая Шурика желтыми самодовольными глазами. Ни за что не поверишь, что этот человек только что упоминал в беседе извращенца Менделя. Впрочем, говорят, Иван Владимирович Мичурин тоже походил вот на такого старого куркуля.
– С потерянной суммы? – догадался Шурик.
– С найденной, – самодовольно поправил Лигуша.
Они снова замолчали. Беспрерывно жуя, ворочая могучими челюстями, Лигуша, не торопясь, прошелся по просторной кухне. Громадные руки он прятал в карманы брюк, босые ступни звучно шлепали по крашеным половицам.
– Ну? – опять спросил он.
Шурик пожал плечами. Он не знал, что, собственно, говорить.
К счастью, говорить не пришлось. С бывшим бульдозеристом вдруг что-то случилось. От него понесло жаром. Странно икнув, он присел на корточки. Но даже в этом положении его глаза оставались на уровне глаз сидящего на скамье Шурика. Желтые, по-волчьи внимательные, омерзительно пустые глаза, хотя в глухой их пустоте, как в глухом ночном небе, угадывалось что-то, угадывалось. Быстро глотая, как рыба, выброшенная на сушу, он все же просипел:
– У Лешки.
– Что у Лешки?
– Твой бумажник. В кафе.
– Лешка – это официант? – догадался Шурик.
Лигуша кивнул. От него сильно несло жаром. Рыхлые плечи обвисли. На низком лбу выступил пот.
– Ты рыбу ешь... – почему-то посоветовал он. И посмотрел на Шурика с глубоким, с чрезвычайно отчетливо выраженным чувством превосходства: – Разную...
И встал.
Сжав ладонями виски, вышел в сени.
Шурик не потерял ни секунды. Внимательно прислушиваясь к позвякиванью металлического ковша (Лигуша, наверное, черпал ковшом холодную воду из кадушки), он неслышно пересек кухню и толкнул тяжелую деревянную дверь, преграждавшую вход в комнату.
И замер.
Яркий солнечный свет весело играл на крашенном желтой краской, но давно облупившемся, пошедшем пузырями полу. Сухая известка на стенах лупилась, по углам сквознячок шевелил разросшуюся паутину. Ни стола, ни стула, только под окном валялись какие-то обрезки. И висели гигантские осиные гнезда под потолком – будто шары, вылепленные из папиросной бумаги!
Не врал, значит, сцепщик.
Могли, значит, осы вцепиться в Соловья, в Костю-Пузу!
– Двадцать процентов! – просипел, входя в кухню, Лигуша. Шурик даже дверь не успел прихлопнуть. Но Лигушу это нисколько не тронуло. Плевать ему было на то, чем занимается Шурик.
– Я согласен... – ошеломленно выдохнул Шурик. И не выдержал: – Но послушайте... У вас там осы!
– Уж точно лучше, чем клопы, – отмахнулся Лигуша.
И в последний раз повторил:
– Двадцать процентов!
– А где вы спите?
– Я нигде не сплю.
– То есть как? – не поверил Шурик.
– А зачем спать? – просипел Лигуша, легонько, но твердо выталкивая Шурика из кухни. – Двадцать процентов отдашь в кафе вечером.
Надо написать.
Шурик точно чувствовал себя дураком. Он ничего не понял в Лигуше. Чушь какая-то. Обязательно напишу во Владимир!
Из окна махал рукой Врач:
– Роальд звонил. Зайди, поговорить надо.
– Знаешь, – признался Шурик. – Я, кажется, впрямь его ненавижу.
– Лигушу? – обрадовался Врач.
– Его, скотину.
