будет».
Офицер терпеливо подтвердил:
«А на печати черная ящерица».
«А не задохнется в коробке?»
«Бережно дышать будет, не задохнется».
«Не слушай его, Киш! У меня кашель. Не разрешай им такого».
Но уже набежали молчаливые стражи, вскрыли карман, вытащили визжащего отбивающегося мышонка Икики, плюнули на него и мокрого сунули в деревянную коробку с надписью: «Спiчки».
Красиво было написано, без ошибок.
Такую коробку легко найти, где бы ни уронил.
Крышку плотно закрыли. Мышонок такое кричал из коробки, что Киш старался не прислушиваться. Надеялся, что офицер тоже не прислушивается. Прилетели гамулы – злые, похожие на ощипанных воронят, закрутились веретеном, наложили пломбу из вонючего горячего сургуча. Поиграли со стрелами, торчащими из спины.
«Ударь их копьем, Киш! – орал из коробки оскорбленный мышонок. – Они слепые, а ты прыгаешь, как молодой бык. Видишь, они меня в ящик сунули».
«Так Кутха предсказывал».
«Я ему штаны прогрызу!»
«Мы, слепые, хорошо слышим», – со значением произнес офицер.
«А мне стрелы мешают», – пожаловался Киш.
«Со стрелами не к нам. Это других спросишь».
Чугунные ворота медленно распахнулись.
«Теперь иди!»
А куда идти? Стрелы торчали за спиной Киша, как разлохмаченный течениями анальный плавник налима Донгу. Если вернуться таким, даже Кутха, пожалуй, не поможет. Всем в тундре известно, что в детстве бог Кутха укололся об оперенную боевую стрелу и дал зарок никогда не прикасаться к острому.
«Убей их, Киш!» – орал мышонок.
«Мы еще не отошли от ворот», – неопределенно ответил Киш.
Он не хотел ссориться с мышонком, получалось, что, в отличие от него, мышонок всё еще остается живой, только сидит в коробке, замкнутой печатью Билюкая.
Босые ноги кололо. Мрачная ночь освещалась только редкими фонарями, подвешенными на кривых деревянных столбах.
«Молчи», – на всякий случай сказал мышонку.
«Не буду молчать, – бился о стенки мышонок. – Задыхаюсь!»
«А окошечко у тебя есть в коробке?» – спросил Киш.
«Только для воздуха, – злобно согласился Икики. – И для пищи».
Киш огляделся. Чувствовал: тревожным тянет, серым тянет… Потянул носом: нет, не серым, а серой… Остро и страшно пахнет… Постепенно высветились впереди многие новые тропинки – прихотливо вились между черными терриконами, ныряли во тьму. А по тем тропинкам густыми вереницами тянулись тени – может, из внешнего мира. Безмолвно, но целеустремленно тянулись.
«Жив, Икики?»
Мышонок не ответил.
«Ну и молчи!»
Так же целеустремленно, как другие, Киш двинулся в сторону далеких труб, выбрасывающих в ночь клубы вонючего красного огня напополам с жидким белесым дымом…
II
«Это кто в перьях?»
«Это я – Киш. Стрелы из меня торчат».
Безлюдный проспект. Белёсые ровные фонари.
Голос как послышался, так и растаял. Всё вокруг запорошило цементным порошком. Тяжелый, он не продавливался под ногами, а может, это Киш совсем не имел веса. Смутно помнил, что в битве с Детьми мертвецов было много острого и сверкающего: стрелы, лед, искры из-под полозьев, траурные лиственницы – остриями к невидимому Столбу. Дети мертвецов приподнимались с летящих нарт, чтобы удобнее было с ходу пустить в Киша очередную стрелу. Помнил долгий звон, помнил, как уворачивался, прыгал – легко, как двухгодовалый бык. За долгую зиму в Большой норе научился прыгать высоко – почти на высоту птичьего полета, но стрел было много, они, как лунный свет, распространялись во все стороны. Падая с высоты, обрастал стрелами, как диковинным оперением.
А упряжки неслись и неслись мимо, лизнуло снегом лицо.
Очнулся босой. Во рту кисло и сухо.
Раньше – северное сияние, разбрызгивающиеся искры, а теперь серая пыль на зубах.
Думал, сразу увидит серую урасу Билюкая, может, еще один старичок живет – уединенно и просто. Думал, увидит тундру плоскую: с одной стороны – вода, с другой – горы. И Красный червь – охраняет сложные подходы к Столбу. А на самом деле – тянулись во тьме панельные пустые девятиэтажки с выбитыми окнами, выставленными косяками, светились пыльные лампочки под мертвыми козырьками подъездов.
«Римские пуццолановые смеси».
Звучит красиво, а где такое найдешь?
Раскуроченная будка таксофона, невнятная мозаика на грязном торце ближайшего дома, по-разному, всегда плохо застекленные лоджии.
Мышонок Икики начал подавать признаки жизни.
«Меня нельзя убить, – неуверенно шептал из деревянной коробки. – Я теперь за печатью самого Билюкая».
Советовал: «Ты, Киш, осторожней ходи, ноги ставь ровно. Тебе меня в Большую нору нести».
Киш остановился.
Из дома напротив донесся шум.
«Не ходи!» – сразу закричал Икики.
«А как тогда про рецепт для Кутхи узнаю?»
III
Толкнул дверь.
Охраны не было.
И второй двери не было.
Зато открылся огромный зал – пыльный и скучный.
Много волнующихся теней, как туман на берегу холодного моря.
Мыши, люди, звери. Не поймешь, где кто. Не поймешь, чего ждали, зачем пришли? Кто в сером мундирчике, кто в зимней кукашке, кто просто шерстью оброс.
Нежно мелькнуло лицо.
Как в тумане. Сразу затомило сердце.
Не знал, почему. Иногда во сне вот так же, как в тумане, проявляются нежные лица. А иногда звезды складываются в нежное лицо, будто указание, которое всё равно не поймешь, но которое заполняет тебя так, что сам плывешь со многими звездами.
«Что видишь?» – спросил мышонок из кармана.
«Тени вижу. Много теней». – «Что такие делают?» – «Ждут, думаю». – «Дураки, чего ждут?»
Кажется, мышонка услышали, но решили – это Киш говорит.
Сдвинулись. Дышали осторожно, не похоже на людей, не похоже на мышей.
Прислушался. Слов не угадать, накладываются друг на друга. Но, наверное, хорошее говорили, хотели угодить Билюкаю. «Пошел купить что-то этакое вкусное в хлебном киоске». – «И что?» – «Начал просматривать ассортимент и уткнулся в нечто, напоминающее по форме тройную мертвую петлю Мёбиуса. Долго думал, как сделали этот изврат». – «И что?» – «Не допёр, стал искать название». – «И что?» – «Да никакого названия, только ярлычок». – «Какой?» – «ХЗ № 9». – «И что?»
