уже прежняя, светлая и озорная, кидается жениху на шею, дурачится и готова прыгать от радости.
Софья Марковна сидит насупленная, ее этим ЗАГСом не обманешь, ей подавай хупу и киддушин. Да только кто ее слушает? Хана с Шоэлем, забыв обо всем на свете, выдают весь тогдашний репертуар модных революционных песен: «Убирайтесь буржуи, попы и раввины! Мы вознесемся на небо и свергнем богов!» Вот и пройми этих молодых разговорами о важности свадебных обрядов! Ицхак-Меир еще пытается вставить что-то умное о пророке Элиягу, но язык уже плохо слушается, слова будто кружатся в вальсе – каждое само по себе… Он тоже прилично осоловел, старый пекарь!
Так и заканчивается важный семейный совет. Хана выходит с Шоэлем, Софья Марковна открывает было рот, чтобы напомнить – не опаздывай! – но дочь опережает ее:
– Не жди меня, мама!
Эту ночь она проведет со своим любимым и теперь уже ничто не может этому помешать. На следующий день Хана Шульберг и Шоэль Горовец расписались в ЗАГСе, а еще через три дня нашему герою удалось втиснуться в набитую до отказа теплушку. Поезд держит путь на север, где среди украинских полей лежит родной городок Шоэля.
Глава 21
Почти год Шоэль не видел свою семью. Но вот и родное местечко. Не дожидаясь остановки, он спрыгивает на ходу из медленно ползущего поезда. Легкий солдатский вещмешок – вот и весь его багаж. На здании вокзала – выцветшая вывеска с названием станции. Шоэля никто не встречает. Чтобы встречать, нужно, по крайней мере, знать расписание, но расписания нынче нет, даже примерного. На пустой платформе мелькает лишь красная фуражка дежурного.
Стоит лето, в пышных кронах деревьев суетятся птицы, перепрыгивают с ветки на ветку, скандалят, с любопытством поглядывают на вернувшегося солдата. Шоэль вскидывает вещмешок на плечо. Дорога, ведущая к родному дому, знакома ему каждой своей приметой. Он слегка прихрамывает, но рана почти зажила: еще немного – и исчезнут последние следы ранения. Эй, что это за красавица стоит на пороге родительского дома?.. – ба! – да это же Мирьям! Как быстро подросла и расцвела младшая сестренка! Она тоже заметила брата, всплеснула руками:
– Мама, Шоэль приехал! – и бегом, бегом – поскорее обнять, расцеловать, прижаться к родному человеку.
Из кухни выбегает постаревшая и отяжелевшая Фейга. На лице ее заметно прибавилось морщин – много было тревог и забот у наших матерей в те безрадостные годы. Она с любовью оглядывает сына, подмечая каждую новую черточку. Фейге кажется, что Шоэль стал еще выше – как видно, сыновья растут не только в мирные дни, но и во время войн и революций.
– А папа, где папа? – нетерпеливо спрашивает Шоэль.
– Сейчас придет…
Мирьям пулей вылетает из комнаты – позвать отца. Вот уж событие так событие – Шоэль приехал, блудный сын. И что ему дома не сидится? Где он только не перебывал за последние восемь лет: и в тель- авивской «Герцлии» поучился, и в Одесской гимназии, и с белой контрой успел повоевать, а в перерыве окончил школу в родном местечке. А сейчас вот приехал с больной ногой – дай Бог, чтобы это были единственные плохие новости!
– Покажи-ка ногу, сынок, что у тебя там?
– Да ерунда, мама!
Чтобы доказать Фейге, что ничего страшного с ним не случилось, Шоэль подхватывает на руки визжащую Мирьям и кружит ее по комнате – вот, мол, какой я силач!
Быстрым шагом входит Йоэль Горовец. Он тоже изменился: усы поредели, на висках прибавилось седины. Пятый десяток – не шутка. Нелегко прокормить семью в годы войн и перемен, но теперь, когда Ленин провозгласил НЭП, Горовец-старший надеется, что ему разрешат снова открыть столовую. Как раз сейчас он занят ее ремонтом, потому и примчался сюда в такой запыленной рабочей одежде.
Наконец-то вся семья в сборе, вернулся дорогой сыночек! Пока Шоэль умывается с дороги, Фейга накрывает на стол, вытаскивает из кладовки все, что только есть на полках. Йоэль тоже переодевается в праздничную одежду. Дорогая сердцу атмосфера дома окутывает Шоэля. Так уж у нас принято – сыновья рано или поздно вылетают из родного гнезда в большой мир, возвращаются ненадолго посмотреть на близких, и – снова в дорогу. Там, снаружи, их греет мысль о родном доме, где тебе всегда будет тепло и покойно. А потому так важно, чтобы дом твой стоял непоколебимо, чтобы ждал тебя, чтобы было куда вернуться из дальних странствий – вернуться и с наслаждением вдохнуть запахи материнской субботы и с детства знакомых праздников.
За столом, понятное дело, говорили о том, как жилось здесь все это время, как люди справлялись, с каким трудом выживали. Горовцы не слишком отличались в этом от семей многих местных евреев. Труден оказался путь через военный коммунизм, будь он трижды неладен. И бедствовали, и голодали. В окрестных селах еще оставались какие-то продукты, а городским евреям приходилось менять вещи на хлеб. Чего только не отдавали, чтобы прокормиться: скатерти, субботние подсвечники, серебряные ложки, мебель, и многое другое, что собиралось в семье годами и десятилетиями. Состоятельные сельчане с немалой выгодой гребли под себя все это добро, пользовались моментом. Когда еще добудешь такие вещи за горстку муки и кусочек масла!
Но вещи в доме тоже кончаются. Поэтому, пока на дворе гуляет НЭП, Йоэль решил поднатужиться и снова открыть столовую. Одна беда: три года она стояла заброшенной и теперь больше похожа на конюшню. Так что предстоит масса работы. Практически все нужно делать заново – восстановить плиты, привести в порядок полы и стены, поставить столы и скамейки. И все самому, самому – работников-то нанять не на что. Вот Йоэль и разрывается на части: штукатурит, малярничает, работает за столяра и за печника… – кем только не побудешь, чтобы выбиться в нэпманы!
– Я тебе помогу, папа! – обещает сын.
Теперь его очередь рассказывать. Шоэль всегда был немногословен по натуре, но теперь его словно прорвало: он говорит, говорит и не может остановиться. Да, много пришлось ему повидать во время войны, немало перенести лишений. Йоэль засыпает сына вопросами, тот обстоятельно и подробно отвечает. Разговор идет со знанием дела: Йоэлю не понаслышке знакомо ремесло военного санитара, и он с удовольствием демонстрирует сыну свою профессиональную осведомленность. Правда, Шоэль не всегда с ним согласен.
– Что ты такое говоришь, папа? – возражает он. – Санитар на поле боя – это совершенно другое, это тебе не госпиталь в тылу. На поле ты должен выносить раненых из-под обстрела, уметь оказать первую помощь, быстро наложить повязку, остановить кровотечение, сделать временную шину. А перевозка тяжелораненых? Это же целая наука… нет-нет, ты занимался совсем другой работой…
Йоэль и не думает обижаться. Ему приятно видеть сына, полного жизни и энергии! Господи, как годы-то летят! Да, сразу видно, что парень много чего повидал на военной службе! Примолкшие родители и сестра сидят за столом и, затаив дыхание, слушают рассказы Шоэля. Как все-таки огромен мир, сколько в нем сел и городов – и везде, везде живут люди, самые разные. Нет, в селах и на фермах Шоэль евреев не видел, зато в городах и местечках, как ему кажется, только они одни и остались.
Он ночевал в разоренных еврейских гостиницах, видел разрушенные синагоги, покинутые йешивы и хедеры, разграбленные магазины. Видел, как летят по воздуху пух и перья из вспоротых подушек и перин, перед глазами его прошли вереницы жертв погромов – сотни убитых, изнасилованных, разрубленных на части… Шоэль никогда не забудет эти остекленевшие глаза, этот предсмертный оскал… Что и говорить, в том проклятом году ему нередко пришлось повстречать ангела смерти в его самом страшном обличье.
Они говорят, говорят и все не могут досыта наговориться. Не беда – впереди еще столько времени, можно успеть все и еще немножко. Но нет – есть кое-что, о чем невозможно умолчать, оставить на завтра.
– А помнишь ли ты Хану, мама? – спрашивает Шоэль. – Ты с ней познакомилась, когда приезжала в Одессу.
Может ли жительница скромного местечка забыть свою поездку в большую Одессу?!
– Да-да, помню, – с готовностью кивает Фейга. – Она еще к Гите приходила! Довольно милая девушка.
В тоне матери слышится некоторое пренебрежение – вспомнили, мол, и забыли. Милая и милая – чего о
