ней еще говорить? Но у Шоэля, как выясняется, иные планы на продолжение разговора. Он делает глубокий вдох и выкладывает свою самую важную новость:
– Мама, мы с Ханой поженились!
– Ты женился?! – кричит Мирьям. – Вот это новость!
Да уж… Вот только родители молчат, как громом пораженные. Остолбенела Фейга, помрачнел Йоэль. Разве так делаются семейные дела? Вот, значит, как все обернулось. Видно, родители уже ничего для Шоэля не значат, если он настолько с ними не считается… Эх, Йоэль, Йоэль, не слишком ли быстро ты забыл свою собственную женитьбу? Не ты ли женился на Фейге, точно так же поставив перед фактом своего отца, меламеда Моше?
Зато Мирьям нисколько не задета. Она радостно обнимает и целует любимого брата.
– Поздравляю тебя, Шееле!
Нужно уже как-то отреагировать и родителям.
– Мазал тов! – коротко произносит отец.
Приходится и Фейге поздравить сына, хотя весь ее вид красноречиво говорит о том, как сильно она задета.
– Что ж, сынок… – вздыхает она. – Если уж ты совершил эту глупость, ничего не поделаешь – мазал тов…
Самое страшное позади, и теперь Шоэль начинает рассказывать о Хане и о ее семье. Фейга и Йоэль должны понять: вот уже целых четыре года он носит в сердце ее образ, и Хана тоже доказала ему свою любовь и преданность. Разве не ясно, что эта девушка небесами предназначена ему, Шоэлю?
– Какая она, брюнетка или блондинка? – интересуется Мирьям.
Шоэль открывает рот, чтобы ответить, и вдруг осознает, что начисто позабыл, какого цвета ее волосы и глаза у его дорогой жены! Да и какая разница? Главное, что она неописуемая красавица! Родители кивают в знак того, что понимают простительное волнение сына. Хотя, честно говоря, многое здесь кажется удивительным. Как можно забыть цвет волос любимой женщины и в то же время с такими яркими и красочными подробностями описать портрет тещи Софьи Марковны?
Шоэль красочно и с юмором описывает ее такой, какою она была раньше – с огромным животом и замашками командора; говорит и о том, какова Софья Марковна теперь – постаревшая и скорчившаяся от горя маленькая старушка. Рассказывает Шоэль и об Ицхак-Меире, о его работе в пекарне и на ниве профсоюзной деятельности, о том, какой он практичный, добрый и понимающий человек. Семья продолжает засыпать Шоэля вопросами, он терпеливо и подробно отвечает.
– Теперь очередь Мирьям, – шутливо подмигивает он зардевшейся сестре. – Вот уж кто точно не останется в старых девах!
Фейга мрачно кивает.
– Надеюсь, что она хотя бы пригласит нас на свою свадьбу…
Йоэль вздыхает и встает. Ему еще предстоит длинный трудовой день – пора в столовую. Работы невпроворот, к лету все нужно закончить.
– С завтрашнего дня я начну с тобой работать, папа! – заверяет отца Шоэль.
Конечно, он не бог весть какой специалист по строительным работам, но работящие руки всему научатся.
Фейга сидит пригорюнившись. Сердце матери полно печали: только сейчас она окончательно поняла, что дети уже не принадлежат ей всецело, как прежде. Пришло время расставания, возможно – на долгие годы. Вот и Мирьям заканчивает через год среднюю школу. С приходом новой власти появился шанс на высшее образование у обоих детей, и ясно, что такую возможность упускать нельзя. Но при этом, увы, семья разделится. Дети уедут в город, родители останутся в местечке… Что ж, чего не стерпишь ради детей… И тут Шоэль, словно подслушав ее мысли, заявляет:
– На следующий год я возьму Мирьям в Одессу!
«Вот-вот, – грустно думает Фейга. – Нынче дети сами выбирают себе дорогу. И не только дорогу, но и жену. И не только выбирают, но даже не приглашают родителей на свадьбу…»
Шоэль поднимается: он хотел бы, не откладывая, повидать своих старых друзей. Вскакивает и Мирьям; весело беседуя, они выходят, оставив за столом очень расстроенную мать.
Глава 22
Городок наш никогда не славился красивыми или даже просто заметными зданиями – ни одному поколению жителей не выпало выстроить здесь дворцы и хоромы. Правда, от прежних времен осталось несколько более или менее крепких домов, в которых проживали их состоятельные владельцы. Но в основном, на улицах стояли кое-как, вперемежку, ветхие и кривые домишки, словно держась друг за друга. Здесь начиналась, проходила и заканчивалась жизнь евреев, проживался срок, назначенный им судьбой; здесь они жили веками, здесь они продолжают жить и теперь – молятся, ругаются, стареют и уходят в небытие.
Сейчас лето, но на улицах немного людей. По большей части это бедняки, если судить по их ветхим одеждам. Нищета чувствуется на каждом шагу. Слава Богу, что хотя бы солнце одинаково дарит всем свою щедрость, и наше местечко тоже получает свою долю тепла и света, которую не в состоянии отобрать ни бандиты, ни петлюровцы. Густая пыль, смешанная со слезами и грязью, толстым слоем лежит на этой земле. Налетающий ветерок подхватывает ее и, закручивая в воронку, несет по воздуху. Зелени на улицах совсем мало, редкие деревья давно привыкли к одиночеству.
Всего год прошел, как Шоэль не видел родного местечка, но теперь ему кажется, что еще немного – и городок окончательно вымрет. Где пряный запах травы и цветов, которым когда-то дышали эти места, поля, луга и рощи? Вот и базарная площадь – хотя язык не повернется назвать так несколько замызганных прилавков. Большинство лавок и лотков закрылись одновременно со свержением проклятого капитализма. В былые времена здесь единолично правил усатый пристав, наводивший ужас на рыночных торговок. А теперь кончилась его власть, при желании на пристава можно даже плюнуть… – но, боже мой, разве нам становится от этого лучше?
А вот и дом Шмуэлевичей-Штейнбергов. У Шоэля дрогнуло сердце, когда он увидел Малку Зиновьевну. Та быстро прикладывает палец к губам:
– Тихо, Рохеле спит!
Бедная, бедная Малка Зиновьевна… После свалившегося на нее безмерного горя трудно узнать эту когда-то самоуверенную и категоричную женщину… Теперь она уже не вспоминает через два слова на третье свою любимую Жмеринку – родной городок невдалеке от Винницы – ну, вы же знаете Винницу, кто ж ее не знает!..
Нет, поговорить-то ей все же хочется, хотя бы и шепотом. Ах, боже мой, столько всего накопилось за все это время…
– Где Зяма, старый друг и товарищ?
– Зяма человеком стал, – оживляется Малка Зиновьевна.
Она считает, что зятю крупно повезло. После установления советской власти и ликвидации мебельного дела он стал работать бухгалтером на паровой мельнице Лифшица. Сам Лифшиц, понятное дело, удрал, мельницу его конфисковали, и сейчас она работает на народ, хотя и в половину своей прежней мощности. Неужели весь народ меньше одного Лифшица? Ну, как вам такое?
– А как же Зяма? – напоминает Шоэль.
А Зяма, не будь дурак, взял да и выучился на бухгалтера, и теперь с девяти утра и до пяти вечера не вылезает из этой мельницы… Но дело тут даже не в зарплате – черт с ними, с этими ничего не стоящими миллионами. Зато Зяма может принести в дом немного муки – вот это-то и есть его настоящая зарплата!
Шоэль и Мирьям с жалостью смотрят на женщину. Они еще помнят дни, когда Малка Зиновьевна – дородная, высокочтимая дама, сурово третировала своего никудышного зятя. Ей все казалось, что Зяма обижает Фанечку, плохо бережет ее и при этом нахально требует обедов и хорошо выглаженных рубашек, да еще чтобы при этом жена хорошо выглядела, была причесана и весела… Ах, Фанечка, мир ее праху! Что она могла сделать? Вы что, не знаете судьбу женщины? Она подчинилась, как и все мы – и подавала, и гладила, и улыбалась, да еще и родила Зяме чудную девочку Рохеле, а после… после… Глаза Малки Зиновьевны наполняются слезами. Вот ведь какая беда… Что моя Фанечка успела увидеть за свою короткую
