связанную с сельским хозяйством. Именно с этой целью «Хе-Халуц» создает учебную сельскохозяйственную ферму, а пока что можно заняться чем-нибудь другим – строительным делом, слесарным, сапожным, столярным ремеслом. Все эти специальности с гарантией будут востребованы
Йосеф достает из кармана список. Видно, что молодой человек действительно относится к своим обязанностям крайне ответственно. Приехав сюда, он первым делом навел справки и успел собрать много необходимой информации. В местечке достаточно специалистов по нужным профессиям. В основном это евреи, но есть и украинцы. Теперь можно распределить на обучение местных халуцников. Разговор становится оживленным.
Фотограф Михлин заявляет, что согласен учить желающих. Миша Зильбер-Каспи, заикаясь от волнения, говорит, что уже учится часовому делу у своего отца-часовщика, и понемногу осваивает эту специальность.
– Во всяком случае, – добавляет он скромно, – если в мои руки попадут неисправные часы…
– …то я их немедленно разобью! – заканчивает за него кто-то под общий хохот.
Но ничего, Миша не обижается. Он неторопливо продолжает:
– Если там не найдется работы для часовых дел мастера, то я готов на любую, пусть даже самую тяжелую…
Лея Цирлина слушает его, затаив дыхание. Но не только ей – всем здесь ясно, что Миша Зильбер всегда останется верен своим убеждениям – этот парень предан Сиону и не свернет с дороги, пока не пройдет ее до конца. Его сестра Этель собирается учиться портняжному делу у известного нам Менделя Сапира – того самого, который умеет играть на трубе. В последнее время Мендель хорошо зарабатывает – ведь его сын, Исаак Эммануилович, служит в ЧК. Но нет – посовещавшись, группа отклоняет кандидатуру Менделя. Есть ведь достаточно других портных, не связанных с ЧК…
Неожиданно подает голос молчавший до того Зяма Штейнберг – бухгалтер. По его мнению, крайне важно освоить специальность счетовода – они требуются повсюду и на всякой работе. В частности – на предприятиях, где занимаются помолом зерна и заготовкой муки. Не сводя глаз с обожаемого Миши, вмешивается в разговор Лея Цирлина: она тоже станет часовых дел мастером!
Присутствующие переглядываются. Никто из них в жизни не видывал женщину, которая чинила бы часы. Извините, но и автору такие примеры не известны. Эта ведь чисто мужская работа, зачем же тогда крохотуля Лея пытается втиснуться в мужскую среду? У меня есть очень простой ответ: она просто влюблена в этого заику Мишу! Да и он платит ей взаимностью, хотя, между нами, чтобы заметить такую малявку, нужен очень сильный бинокль. Хотя вот еще что я вам скажу: почему бы и нет? Как знать – может, и в самом деле крохотным колесикам понравится прикосновение этих нежных пальцев?
Так проходит собрание халуцников городка. Шоэль Горовец, для которого все это было полной неожиданностью, чувствовал себя, как в другом мире. Выходит, что весь этот год, пока он отсутствовал, местечко отнюдь не стояло на месте.
Здесь тоже кипела своя жизнь, и молодежь продолжала искать свой путь, свое будущее. «Ну и отлично, – думал Шоэль. – Если это пригодится в будущем, то почему бы и нет?»
Он уже завтра начнет работать с отцом и освоит специальность строителя. Впрочем, там ведь нужны будут не только рабочие руки, но и врачи, учителя. А они с Ханой как раз поступают в медицинскую академию. Но как же сильно все изменилось! Всего лишь несколько лет тому назад «Дети Сиона» с серьезными лицами слушали лекции и доклады об истории, о географии Палестины. Сейчас же звучат совсем другие песни: «Хе-Халуц» требует практической подготовки, и все собравшиеся здесь мечтают превратиться в халуцников-первопроходцев.
А пока – пока в закрытой от чужих глаз и ушей комнате, под сиплые звуки дряхлого граммофона, продолжается тайное собрание первопроходцев возвращения в Сион. Но вот встреча закончилась. Девушки и парни встают со своих мест, чтобы хором спеть песню «Мы будем сильными». Потом – чтобы граммофон не обижался – молодежь сплясала-таки один-другой краковяк.
Время расходиться. Довольные удачным вечером халуцники поодиночке и парами покидают дом часовщика Зильбера. Они чувствуют себя так, словно только что приняли самое важное решение в своей жизни. На дворе давно уже стемнело, изящно очерченный серп молодой луны бездумно плывет по небесному океану, рядом с подмигивающими звездами. В городском саду терпеливо ждут прихода молодых пар сколоченные из бревен скамейки. Где-то дерут горло собаки, и лишь одинокий сверчок осмеливается робко возражать им. Но вот умолкают все – и собаки, и сверчок; городок привычно погружается в теплую ночную тишину.
Глава 23
Не успел пропасть из виду хвост поезда, который увез от нее Шоэля, как лучистые глаза Ханеле заволокло смертной тоской. Придя с вокзала, она закрылась в своей комнате и уткнулась лицом в подушку. Вернулся с работы Ицхак-Меир, сел за стол, жена, как обычно, поставила перед ним тарелку горячего супа. Позвали Хану – не идет. Да еще и молчит! Лежит лицом вниз на кровати и даже не шевелится, лишь плечи слегка вздрагивают от горького плача.
– Ну, ты идешь? – нетерпеливо спрашивает мать.
В ответ ханины плечи начинают дрожать еще сильнее; она снова и снова поливает подушку слезами. Ицхак-Меир тоже пробует утешить дочь, присаживается на постель, нежно гладит и увещевает девушку. Нет, ни в какую!
– Но послушай, дочка, так ведь нельзя, ты хоть ради отца успокойся!
Ицхак-Меир говорит мягко, деликатно, то шутит, то стыдит… – все впустую. Лежит себе и плачет! Дело серьезное: единственная дочь – это вам не фунт изюму, и если уж она так мучается, то есть о чем хорошенько подумать! А Софья Марковна что – не думает? Да она лишь о ней и думает, о своей драгоценной Ханочке! А толку-то? Хоть неделю думай без перерыва, все равно дочь тебя не слышит! И дался ей этот Шоэль! Нет, как вам нравится подобный спектакль?!
Прошел день, другой. Хана по-прежнему слоняется из комнаты в комнату с опухшими глазами. Правда, теперь она плачет только по ночам, но от этого домашним не легче. Софья Марковна ходит черная, как туча.
И вдруг прибегает Ицхак-Меир с интересной новостью: в Киеве намечается съезд профсоюзов, и он выбран делегатом. Вот вам и Ицхак-Меир – маленький пожилой человек с плохим зрением и тяжелой судьбой! Судьба судьбой, но жизнь старый Шульберг понимает совсем неплохо, а в груди его бьется любящее отцовское сердце. В конце концов, страдающая Ханеле – его единственная дочь. А тут еще, глядя на дочкины мучения, не находит себе места и несчастная мать! Значит он, Ицхак-Меир, не может сидеть сложа руки. Бог наградил его этими двумя женщинами, и он за них в ответе! И старый пекарь приступает к обработке жены.
– От нашей бедной Ханеле скоро ничего не останется!
– Ну так что? – горько шепчет она в ответ. – Если уж ты такой умный, то скажи, что делать.
– Надо отправить ее к Шоэлю, – говорит Ицхак-Меир. – И кончать с этими вздохами и слезами.
– Как ты ее отправишь? – недоумевает Софья Марковна. – В багаже? Может, малой скоростью?
– Нет, я заберу ее с собой в Киев! – торжествующе ухмыляется муж.
Он и в самом деле все продумал. До Киева они поедут в прекрасных условиях – профсоюзной делегации выделен специальный вагон! А уж от Киева до городка как-нибудь доберутся. К тому же, если делать хупу, то только в местечке. Здесь, в Одессе, где Ицхак-Меир считается примерным пролетарием, ему совсем несподручно устраивать столь реакционное мероприятие. Зато в отдаленном местечке сам Бог велел – и тихо, и по всем правилам! Да-а… На это Софье Марковне возразить совершенно нечего! Надо же… – там, где раньше командовала неумолимая командирша, теперь все решает Ицхак-Меир, и, как выясняется, решает правильно и успешно!
Как только Хане сказали, что они с отцом едут к Шоэлю, она взлетела от счастья прямиком на седьмое небо. Поворот на сто восемьдесят градусов! Какие такие слезы? Нет уж, не до слез нам, извините. Она едет всего через два дня и нужно еще успеть переделать тысячу срочных дел. Постирать, высушить, погладить, уложить, поработать иголкой: там пришить пуговицу, здесь – крючок. Не забыть взять косметику – это тоже важно для девушки из Одессы, желающей понравиться родственникам любимого мужа.
Софья Марковна изо всех сил старается помочь дочери. Она вынимает заветный флакон французских
