товары – главным образом, южные фрукты. По вечерам чужие города превращаются в гирлянды сверкающих огней. Шеилке отведено место на деревянной полке третьего класса, в трюме. Но неудобства не смущают мальчика: группа ребят из «Герцлии» держится вместе, скучать не приходится. Шоэль наслаждается музыкой беглого иврита и без труда привыкает к сефардскому произношению. Как хорошо стоять на борту и смотреть на длинную, вскипающую пеной борозду, тянущуюся за пароходом, любоваться на упругие прыжки дельфинов, пытаться разобрать их послания на беззвучном дельфиньем языке, которые они оставляют в морском воздухе, прежде чем снова исчезнуть в синей глубине…
На Святую землю направлялись и паломники из Болгарии. Вечерами они пели грустные балканские напевы, и питомцы «Герцлии» не отставали, затягивая в ответ свои ивритские песни. Шоэль подпевал.
И вот настал день, когда Душман воскликнул:
– Галилейские горы! – и указал на горную гряду, синевшую на востоке.
Шоэль вскинул голову. Сердце его забилось, как если бы он увидел материнский дом. На палубу парохода Русско-палестинской компании «Иерушалаим» высыпала возвращающаяся в Палестину молодежь, хором затянула песню: «О, родная земля, дорогая земля!..»
Стояла осень, над землей стлался несмелый утренний свет. Пароход бросил якорь, спустили трап, и вот уже дети сидят в лодке, которая доставит их на берег. Еще немного – и ноги Шоэля ступят на эту древнюю землю. Яффский порт кишит людьми. Смуглые, темнокожие, в красных фесках, бритые и с косицами на затылках, грузчики, торговцы, дети, закутанные в покрывала женщины, лошади, ослы, верблюды… – все это пестрое разнообразие двигалось туда и обратно, гудело, издавало пронзительные гортанные звуки. Разноголосый шум восточного порта, море до горизонта, плеск опускающихся в воду весел и крепкие, обнаженные торсы гребцов, крики торговцев фруктами и напитками, запах жареных каштанов и горы сладостей, – поистине, то была дивная и пестрая мозаика цветов и звуков.
Дорога от Яффы до Тель-Авива заняла немного времени. Шоэля поселили в пансионе Липсона, неподалеку от гимназии. Сам Липсон был невысоким человеком плотной комплекции, с проседью в светлой бороде. В его добротном двухэтажном доме проживали ученики гимназии «Герцлия», большинство которых приехали сюда из России. По три раза в день ученики собирались в столовой. Меню не отличалось изысками, но зато в пансионе царил дух товарищества и неподдельной сердечности. По субботам и в праздничные дни в зале наверху проходила общая молитва, и однажды Шоэль, сын Йоэля, тоже удостоился чести подняться на биму.[38]
В «Герцлии» введено совместное обучение, и Шоэль засматривается на одноклассниц – ему нравится девочка по фамилии Вольфсон. Вот так – юнцу едва исполнилось тринадцать лет, молоко на губах не обсохло, а уже спешит туда же – прямиком по дороге любовных шипов! Так в жизни маленького Шеилки появились первые сердечные муки, хотя по правде говоря, они нисколько не мешали ему крепко спать по ночам.
Здание гимназии возвышалось над боковыми арочными крыльями-флигелями. В одном из двух ее больших отделений, помещавшемся на втором этаже, шли занятия по утрам. Просторные коридоры, тихие и безлюдные во время уроков, наполнялись в перерывах шумной толпой гимназистов. Шоэль учился в третьем классе, изучал иврит, математику, Танах, арабский и французский языки, географию, историю.
Обязательными были также уроки пения и физкультуры. Физкультурой дети занимались во дворе. Преподаватель Орлов – подтянутый статный парень, учил их гимнастическим упражнениям на брусьях. Шеилка любил эти тренировки под открытым небом. Рядом шумело Средиземное море; волны весело накатывались на берег и, тихо урча, возвращались назад. Учитель пения, человек с лицом восточного типа и черными, подернутыми влагой глазами, приносил на урок небольшую ребристую гармонь.
Директора гимназии звали Мосинзон[39] – милый чернобородый дядька, вылитый Герцль. Классным руководителем Шеилки был Ледрер, высокий, сухопарый, усатый и с бородой, по моде тех времен. Были в гимназии и другие учителя. Многие из них давно покинули нас, да и воспоминания сильно потускнели за прошедшие пятьдесят лет. Но мы, преданные любители иврита, и сейчас низко склоняем головы перед памятью о своих первых наставниках…
Если быть честным, то не так уж легко приходилось юнцам, оторванным от привычного домашнего очага. На приготовление домашних заданий и упражнений уходило много времени, вдобавок ребятам приходилось постоянно заучивать наизусть множество стихотворений. Друзья по пансиону и гимназии любили не только задушевно поговорить, но и частенько спорили, обсуждая интересующие их темы. И конечно, Шоэль не смог бы прожить там без книг – страсть к чтению осталась у него потом на всю жизнь.
По субботам Шоэль старался не пропустить общую молитву в пансионе – тогда он еще проявлял религиозное рвение, которое сильно поумерилось позднее. Затем следовал обед, после которого иные ученики предпочитали поспать часок-другой по-стариковски. Но наш герой был совсем не таков. Он любил выйти на улицу, прогуляться в субботней тиши, приятной душе после шумных будней. На берегу Шеилка садился на валун и долго-долго смотрел на далекий горизонт, туда, где небо смыкается с водой.
Тихо наползали волны, растворяясь в песке, рассыпаясь по гальке. Их шуршащее движение завораживало, и хотелось бесконечно смотреть, как морская пучина неутомимо выплескивает и снова поглощает громадные фиолетовые массы воды. Но наступала пора идти в гимназию, где ученики по субботам читали вслух рассказ, загодя подготовленный учителем. Шоэль кидал в море прощальный камешек и уходил. В одну из таких суббот настала и его очередь прочитать рассказ из журнала «Моледет».[40]
В гимназической программе обучения нашлось место и футболу. Шоэль играл за свой класс. Футбольное поле находилось за городом, песчаная площадка была плохо приспособлена для игры, но футбол есть футбол, и азартные крики игроков далеко разносились по всей округе.
К вечеру, когда Шоэль неспешно возвращался в пансион, наступал пик ночной жизни города, когда жители Тель-Авива семьями высыпали на улицы. Повсюду и везде, на улицах и площадях, бульварах и тротуарах, звучала разноязычная речь, но, тем не менее, иврит уверенно прокладывал здесь свою дорогу.
Тепло и славно было Шоэлю в прекрасной стране предков. Праздничные дни отмечались в большом зале гимназии, украшенном гирляндами цветов из бумаги и разноцветными фонарями. До поднятия занавеса, предваряя представление, звучали песни на иврите. Но вот звенит колокольчик, и начинается концерт. Выступает оркестр, его сменяют хоровой и танцевальный ансамбли, звучат стихи… Особенно Шоэлю нравилось художественное чтение в исполнении гимназиста Варди.
Незаметно проходят счастливые месяцы, заполненные учебой и музыкой, солнцем и зимними дождями. Миновали тевет и шват[41], наступила весна, желанная, прекрасная. То ни с чем не сравнимое чувство, когда поутру, еще не успев проснуться, ты чувствуешь, какой праздник у тебя на душе. Ты умываешься, завтракаешь вместе со всеми, кидаешь в сумку тетради и книги и идешь в гимназию. Весна царствует на небе и на земле. Прозрачный воздух напоен хмельным ароматом кричаще ярких южных цветов. Рядом – лишь протяни руку – шумит веселое море, на горизонте застыла парусная лодка, и щедрое солнце благословляет тебя каждым своим лучом.
Вокруг мелькают смуглые лица, загорел и Шоэль. Весь мир, словно смеясь от радости, приветливо кивает мальчику. Он в шортах и белой рубашке, на ногах легкие сандали. Солнце, воздух и ветер ласково скользят по его телу, вокруг кипит густая, интересная, замечательная жизнь. Поднимаются и зеленеют первые ростки ивритской жизни после ее рокового падения в бездну истории, празднуется ее возвращение из двухтысячелетнего изгнания. Юный Шоэль не мог тогда думать об этом, как не ведал и того, что был одним из посланцев разбросанного по всему миру народа, на который уже надвигалось угроза полного уничтожения.
Глава 4
О начале Первой мировой войны Шоэль Горовец узнал по дороге из Кушты в Одессу. Тот же пароход «Иерушалаим» той же Русско-палестинской компании вез группу учеников «Герцлии» на каникулы в Россию. Дурная весть отозвалась в душе тревожным беспокойством, приглушив радостное ожидание, царившее среди молодежи.
За год Шоэль подрос – стройный, загорелый четырнадцатилетний юноша в широкополой соломенной шляпе. Йоэль Горовец приехал в Одессу встречать сына. Стоял светлый летний день. В синем небе застыли облака, похожие на глыбы замерзшего пара. По одесским улицам двигалась длинная шумная демонстрация.
