авиадесант. Погода не благоприятствовала высадке, и к нам попало мало десантников, часть их опустилась около деревень, занятых немцами, и погибла в боях, а часть соединилась с корпусными подразделениями. К нам из десантников попал политрук Чемоданов. Он был сильно обморожен, и мы оставили его в политотделе. Сомнений, что он наш человек, ни у кого не было. Из беседы с ним выяснил, что он сибиряк, и теперь у нас стало трое сибиряков: Захаров, Высотин и Чемоданов.
Жили мы в политотделе дружно, а вечерами пели песни. В бою под Андреевском бойцы 18-го кавполка захватили у немцев полный аккордеон, и многие гармонисты играли на нем. Из политотдела корпуса к нам в Митино пришел инструктор политотдела, чтобы забрать его, но комиссар полка Терещенков оформил аккордеон как награду одному из эскадронов, а на самом инструменте сделали дарственную надпись, — и он, обиженный, ушел. Но инструктор высматривал не только музыкальные инструменты, но и пополнение для политотдела. Последовал приказ отправить в распоряжение политотдела нашего секретаря Дмитренко. Против выдвижения его на политработу у меня претензий не было: я готовил его на должность инструктора политотдела по партийному учету. Дмитренко быстро пошел в гору, после расформирования корпуса он попал в отделение партучета ПУ Калининского фронта и весной 1943 был уже его начальником и имел звание майора. Секретарем политотдела вместо него стал сержант Вдовкин.
В зоне действий корпуса было немало окруженцев, осевших кто в зятьях, кто в работниках. Мы пробовали пополняться за счет этих лиц. Терещенков так и называл их «зятьями»; мне пришлось видеть, как он вел их в атаку: «Зятья! За Родину, за Сталина, вперед!» «Зятья» бежали, ложились в снег, снова поднимались, и если бой затягивался до темноты, то «зятья» исчезали. Терещенков докладывал: «Задача выполнена, столько-то раненых, убитых нет, потеряли столько-то «зятьев», исчезнувших из полка». Потом «зятьев» снова искали по домам у молодух и строго предупреждали их, что они будут осуждены как дезертиры, если исчезнут из полков. Вместе с тем лица из «окруженцев» были и среди начальствующего состава дивизии. Мне запомнился военинженер 1-го ранга Ноженко, скромный, трудолюбивый, исполнительный человек. Осенью 1941 года он воевал на Западном фронте. Отстав от своих войск, он укрылся в блиндаже, завалив вход хворостом, и в полной темноте в одиночку жил голодный несколько дней, слыша голоса немецких солдат. Потом, когда все стихло, он выполз из блиндажа и встретил наших бойцов, ищущих пищу. Под копнами сена и неубранного хлеба они ловили мышей и жарили их на шомполе как шашлык, спасаясь от голода. Зимой Ноженко был зачислен в нашу дивизию, в летнем окружении он пропал без вести.
С Терещенковым случилось оригинальное происшествие, в которое трудно поверить. Он учил бойцов, как кидать противотанковую гранату (таких гранат после летних и осенних боев мы находили много). Он взял гранату и не проверил, есть ли в ней запал и в каком он положении, взмахнул рукой — и граната взорвалась у него в руке. Взрыв был сильным, но ему никаких повреждений не причинил, кроме временной глухоты!
Наша дивизия не имела своей радиостанции, и все боевые донесения передавались через штаб дивизии Чанчибадзе. Наш командир дивизии Гагуа был на него в большой обиде: все, что делала наша дивизия, он выдавал как сделанное своей дивизией. Были случаи, что Чанчибадзе ставил наши части в опасное положение своей ложной информацией: при подходе к шоссе на Минск он передал Гагуа, что деревня Юфаново занята его бойцами, Гагуа послал группу кавалеристов, и те попали в немецкую засаду, понеся большие потери.
В начале 1942 года были оформлены материалы на присвоение воинских званий: секретарю парткомиссии Элентуху и мне были присвоены звания «батальонный комиссар», а Дудко и младшему политруку Мартышину — «ст. политрук». В эти же дни долго пришлось разбираться с персональными делами командира и комиссара одного из полков. Они проявили в окружении трусость, утратили партбилеты и вышли из окружения лишь вдвоем. С должностей их сняли, и вот решалась их судьба по партийной линии. Члены парткомиссии долго слушали их объяснения об обстоятельствах утраты партбилетов. Как начальник политотдела, я имел право высказать свое мнение, — а я не видел в их словах искренности. Поэтому я сказал: «Заслуживаете исключения из партии». Но члены парткомиссии вопреки моему мнению решили оставить их в партии (с самым строгим взысканием) — и оказались правы. Офицеры активно включились в боевую работу и в последующих боях отлично проявили себя.
Посещая части дивизии почти ежедневно, я беседовал с бойцами, политработниками, командирами, комиссарами частей. В меру своего опыта направлял их работу, улаживал конфликтные ситуации. Но постепенно назревал мой конфликт с командиром дивизии и комиссаром. Дело было прежде всего в том, что я откровенно не одобрял их распутства — в это время комдив Гагуа и комиссар Ковырин обзавелись, как их тогда называли, «полевыми женами» и в открытую жили с ними. Подруга комиссара похаживала к одному командиру полка — тот обнаружил измену, и начался скандал, о котором мне сообщили. Я вошел в дом и увидел, что может произойти непоправимое: оба стояли с наганами в руках. Трагедию предотвратило то, что я сумел пристыдить их обоих... Кроме того, Гагуа часто упрекал меня, что я не добиваюсь присвоения нашей дивизии гвардейского звания.
Против нашей корпусной группировки немцы применяли авиацию, но бомб им не хватало, и они бомбили нас всем, что могли загрузить в самолет: бревнами, поленьями, бочками из-под горючего, которые летели, издавая сильный вой. По ошибке или нет, но немцы сбрасывали на нас даже кипы сена и трупы своих солдат! Всякое на войне было — такое, что в мирное время нельзя и представить. В одном из наших полков опытный пулеметчик, участник Гражданской войны (ему было уже под пятьдесят), объясняя устройство «Максима», нажал на спуск и убил стоявшего у ствола бойца. Виновного в чрезвычайном происшествии могли расстрелять, — он был согласен с таким решением, но попросил оставить его с пулеметом, заявив, что перед смертью сумеет искупить свою вину, отомстить немцам за свою промашку! Он просил отправить его в засаду к деревне, где проживали немцы, и ему предоставили такую возможность. Со своим напарником пулеметчик ушел в засаду у дороги, по которой немцы ходили в деревню, далеко от позиций, занимаемых частями дивизии. Под вечер в деревню направилась группа немецких солдат, человек до 20, — и он, хладнокровно дождавшись, пока немцы окажутся в наиболее выгодном для стрельбы положении, открыл огонь. Все немцы упали как подкошенные, не успев снять с плеча свои автоматы. Наблюдавшие этот короткий бой специально выделенные бойцы собрали с убитых документы, оружие и принесли все в полк как доказательство. Никто пулеметчика под суд не отдал, а за свой бой он был удостоен награды. Позже, в летних тяжелых боях, он сложил свою голову за Родину.
В дивизии были отличные оружейные мастера, и в 18-м кавполку комиссар Терещенков показал мне, как винтовку СВТ переделали на автоматическую: нажмешь на спуск — и все 15 патронов выпускаются беспрерывной очередью. Скоро обнаружились последствия такой модернизации — раздувался ствол, и заниматься модернизацией СВТ было запрещено. В частях были и наши автоматы (их нам доставили в тыл самолетами), но наш автомат обладал каверзным свойством: от сильного удара прикладом затвор взводился и происходил выстрел. Так погиб командир полка майор Чуев: он объяснял бойцам задачу, неловко присел, автомат сорвался с плеча, ударился прикладом об пол, и Чуева сразило насмерть. В результате неосторожного обращения со своим автоматом был ранен политрук Филин. Он стоял на задке санок у меня за спиной на полозьях, его автомат сорвался с плеча, ударился о спинку санок, и пуля ранила его в живот, Политрука отправили в госпиталь, и там врачи сказали: «в безнадежном состоянии». Но весной он, радостный, пришел из госпиталя и доложил, что прибыл для прохождения дальнейшей службы в дивизии. Я спросил, как он себя чувствует после тяжелого ранения, а он ответил, что «хорошо, но легче стал весом — несколько метров кишок вырезали врачи».
В феврале мы получили газеты с приказом наркома обороны И.В.Сталина, — этот приказ произвел на всех нас большое впечатление. В нем, в частности, говорилось, что «Красная Армия уничтожает немецких солдат, как поработителей своей Родины, если они не сдаются в плен. Она берет немцев в плен, если они сдаются, и сохраняет им жизнь». Вскоре после издания этого приказа в Изъялове бойцы дивизии взяли в плен немецкого мародера и насильника. Его карманы были наполнены советскими деньгами и многочисленными порнографическими фотографиями. Он понял, какая кара его ждет, достал из кармана приказ Сталина за № 55 и заговорил:
Зима приближалась к концу. Наш корпус не смог соединиться с частями гвардейского корпуса генерала Белова: немцы оттеснили от автострады его, а потом и нас. В конце марта дивизия оставила Митино и ночами переходила к северо-западу, разместившись в селе Самыкине, юго-восточнее районного
