грязную воду и объяснил немцу, что воды можно брать сколько потребуется. Обрадованный немец еще долго занимался стиркой своего белья. Вначале он подумал, что черпать горячую воду можно было только один раз и потому экономил ее в шайке.
Среди немцев вшивость была сильной еще в 1941 году. Когда наши части освобождали деревни и села от немцев, эта вшивость перекинулась на нашу армию. Это опасное дело! На борьбу со вшами были пущены не только медики, но весь начальствующий состав. Были строгие приказы по фронту, требующие энергичной борьбы со вшивостью: прокаливали белье в бочках на огне, делали осмотры личного состава, дезинфекцию, какую позволяла фронтовая обстановка. В 1943 году на нашем Калининском фронте вшивость еще не была побеждена, но никаких эпидемических заболеваний не было, а в 1944 году, снова вернувшись на фронт, я уже не встречал случаев вшивости.
Наступило 8 Марта, и командование дивизии издало приказ с поздравлением наших женщин. Наиболее отличившиеся в боях отмечались в приказе, и для них у командира дивизии был устроен прием. Женщины собрались в обширной землянке, но генерал уехал на передовую — начался бой за освобождение г. Белый. Вслед за командиром дивизии уехал в наступающий полк и я и вернулся под вечер, когда началась перегруппировка частей дивизии. В политотделе я встретился с проверяющим от политотдела 41 -й армии майором Петровым. Он побывал в частях и остался доволен тем, что делалось партийно-политическими работниками по подготовке наступления и преследования отступающих немцев. Петров потребовал, чтобы я дал ему лошадь доехать до политотдела армии, но этого я в сложившейся боевой обстановке сделать не мог. Петров сильно обиделся и, не попрощавшись, ушел на главную дорогу искать попутную машину. Движение на этой дороге теперь было очень оживленно, и добраться до расположения армии трудностей не составляло.
Немцы так поспешно ретировались, что оставили не только флаг (который сорвал инструктор политотдела по работе среди немцев), но и портреты Гитлера. Пленных при освобождении г. Белый не было. Покидая свои насиженные места, особенно офицерские землянки и блиндажи, немцы оставляли «сюрпризы»: заминированные часы, аккордеоны, баяны. Даже при том, что проводились специальные инструктажи, были случаи подрыва бойцов и командиров. Погиб заместитель командира артиллерийского полка дивизии, майор. Он решил посмотреть один добротный блиндаж, а на столе в нем лежали часы, которые майор осторожно тронул своей нагайкой. В ответ грохнул сильный взрыв... Немцы минировали дома с минами на большое замедление либо на немедленный взрыв от различных причин: открытие двери, вхождение на пол, передвижка мебели — и все от устройств натяжного или силового действия. Погиб боец- баянист, рискнувший взять из блиндажа баян. В блиндаже, что занял командир дивизии, саперы под половой доской обнаружили 70 кг тола. После этого случая охота за ценностями в немецких блиндажах прекратилась. Саперам было очень много работы, и они не могли осмотреть все немецкие блиндажи и дома. Так, в Белом было старинное здание из красного кирпича с высокой трубой. Это было просторное, довольно удобное помещение, и в нем разместились наш саперный батальон и другие мелкие части, главным образом командный состав. Бывал в этом здании и я, инструктируя заместителей по политчасти саперного и других батальонов. Саперы хорошо проверили здание, но ничего не обнаружили, — а потом посреди дня раздался страшной силы взрыв, и почти все находившиеся в здании погибли. Чудом остался жив и даже невредим капитан Мжавия из нашего артполка: его нашли в снегу в нескольких метрах от срезанной, как ножом, трубы, — от всех остальных находившихся в здании людей ничего не осталось. Расследование показало, что в полу была заложена и зацементирована мина с часовым или кислотным взрывателем длительного замедления.
Последнее происшествие в дивизии случилось в артполку. Командир батареи с бойцами пил трофейный спирт, и от этого погибло около 20 бойцов. Случай чрезвычайный! Расследованием занялась армейская прокуратура. Когда следователь предъявил обвинение командиру батареи, тот заявил: «Себя виновным не признаю, пить не принуждал». Часть пивших с ним не пострадали, он сам был цел и невредим — и предложил следователю выпить с ним этот спирт. Артиллерист налил и выпил, а следователь перепугался и потом заключил, что состава преступления нет. Следствие прекратили.
На второй день после освобождения Белого я внимательно осмотрел этот старинный русский город. Он был сильно разрушен, в целости осталось не более десятка домов. Мост через Обшу в центре города был взорван, на улицах было много сгоревших машин. Встретившийся мне генерал Семенов скомандовал: «Немедленно сюда фотографа, будем передавать город гражданским властям». Я докладываю ему: «Товарищ генерал, город вчера был передан гражданским властям, был митинг по этому поводу. Своего фотографа у меня сейчас нет, он в тылу готовит фотографии для партдокументов». Семенов вспылил и грозно сказал мне: «Чтобы фотограф был здесь через час!» Я ему докладываю, что выполнить это нельзя, фотограф находится за 15 километров отсюда, — а в ответ за всю войну впервые услышал страшные слова: «Я вас расстреляю». Я ответил: «Расстреливайте, товарищ генерал», — повернулся и пошел прочь, но не прошел и сотни шагов, как навстречу мне идет наш фотограф. Он выполнил свое дело в тылу и спешил сюда. Я повернулся и снова пошел к генералу, доложив: «Товарищ генерал, ваше приказание выполнено — есть фотограф». Семенов посмотрел на меня и сказал: «Молодец, представлю к награде!», — а я ему в ответ: «Не нужно мне от вас награды, надо внимательно относиться к людям», — и ушел. Больше я с Семеновым уже не встречался и был рад, что покинул дивизию и вышел из подчинения такого строптивого генерала с горячей головой и неуравновешенным характером.
В теплые мартовские дни дивизия передислоцировалась в новый район, ближе к Псковской области. Шли ночами, когда хорошо подмораживало подтаявшие дороги. Для политотдела была выделена подвода, и на ней уместилось все наше имущество. У меня по штату был конь, но на нем я не ехал, предпочитая идти пешком вместе со всем личном составом. Местами земля была без снега, и политотдельцы помогали лошадке тянуть подводу. Дня через два после выхода марш продолжался уже и днем, без регулярного сна и отдыха: иногда суточный переход достигал 50 километров. Раз в темноте в хвосте колонны я обнаружил группу бойцов, которые были маленькими веревочками привязаны к длинной веревке. Оказалось, что у них «куриная слепота», они очень плохо видят в темноте, поэтому шли с веревкой, привязанной к подводе, — но ездовой недоглядел, веревка оторвалась, и они блуждают одни. С этой группой я и шел всю ночь.
Вся работа в период марша была нацелена на обеспечение нормального перехода: политработники, парторги — все находились постоянно среди личного состава частей, помогая в организации марша, питания, отдыха, чтобы не допустить отставаний и потерь среди личного состава. К концу марша дивизия вышла в район озера Щучье и расположилась в хороших теплых землянках, ранее занимаемых нашими войсками. Мы находились в резерве фронта, боевых задач не имели: отдыхали, приводили в порядок вооружение, технику, личный состав. Весна была в разгаре, личный состав менял зимнюю одежду на летнюю: сдавали валенки, шапки, рукавицы, ватники и получали сапоги, пилотки. После длительного пребывания без нормального сна и отдыха бойцы отдыхали, отогревались в теплых землянках.
Как-то днем я диктовал очередное политдонесе-ние, когда получил директиву, адресованную «начальнику политотдела дивизии майору Белову». Я понял, что мое пребывание в дивизии заканчивается. Было обидно за то, что приходится покидать сработавшийся политаппарат и убывать в резерв. Скоро мне на смену прибыл Белов — тот, у которого я принимал дивизию в самом начале ноября 1942 года. Я сказал ему: «Ну, что же, товарищ Белов, принимайте политотдел и дивизию. Теперь в ней иной личный состав: одержавший первые победы и познавший их радость — радость наступления на врага и первых, хотя и небольших побед. Когда вы мне сдавали дивизию, в ней было до 400 ЧП, а теперь за месяц их набирается менее десяти, да и характер их уже не тот: нет измены Родине, трусости. Работайте на здоровье. Может, и придется когда-нибудь встретиться». Встретились мы в Одессе в 1950 году: тогда Белов рассказал, что в боях на Украине получил очень тяжелое ранение. Дивизия же за успешные боевые действия получила наименование «Миргородской».
Я сдал Белову дела политотдела, рассчитался с хозяйственниками по сдаче зимнего снаряжения, и на лошадке меня подвезли в тылы дивизии, где находился наш клуб. Здесь я встретил нашего инструктора по работе среди немцев, он окончательно спился и по моему требованию его уже направили в распоряжение армии. Долог и тяжел был путь в резерв фронта, он занял несколько дней: на машинах, поездом, пешком. Снег был глубокий, рыхлый, пропитанный талой водой, и последний участок пути вымотал нас с сопровождающим крепко: шагнешь одной ногой и тонешь в снегу по колено, шагнешь другой — опять тонешь. Так в первой половине апреля я опять попал во фронтовой резерв. Что ожидало меня в будущем, я не гадал. Рассчитывал на небольшой отдых, но как стало ясно потом — он не получался.
