светское обучение, личная свобода, гордость за своё дело, живость и энергия духа, — всё это теперь было подставлено под удар озверевших масс, и мы выступили на защиту этого мира, ибо он был незаменим… Именно мы, сражаясь под старыми знаменами, спасли отечество от хаоса. Пусть простит нас Бог, ведь мы погрешили против духа. Мы хотели спасти граждан, но спасали и сохраняли буржуазию.
Однажды даже я вошёл в пролетарскую казарму. Моим глазам открылось зрелище крохотной, не более десяти квадратных футов комнаты, уставленной кроватями. В этой тесноте спали семь человек — мужчин, женщин и детей. Две женщины лежали в кровати с детьми. Когда мы вошли, одна из женщин сдавленно засмеялась, и тогда те, кто топтались у входа, хлынули в комнату. К женщинам подошёл унтер-офицер; она стремительно отбросила одеяло, задрала рубашку и, повернувшись к нему белыми ягодицами, издала громкий неприличный звук. Мы отпрянули, в то время как остальные обитатели комнаты буквально сложились пополам от грубого хохота, они хлопали себя по ляжкам и давились от смеха. Смеялись даже дети; они вместе с женщинами кричали нам: «Свиньи!,»; теперь вся комната была полна хохочущими телами. Мы медленно отступили и продолжали пятиться, пока снова не оказались в коридоре (22).
Воспользовавшись апатией среднего класса, новоявленные ландскнехты усмирили низший класс и утонили в крови скоротечную вспышку гражданской войны, которую — совершенно парадоксальным образом — социал-демократы вели против своих детей — рабочего класса — с помощью белогвардейских контрреволюционных бригад (23).
В Мюнхене тем временем произошло ещё одно выходящее из ряда вон событие. 7 ноября 1918 года, ещё до того, как Эрцбергер подписал перемирие, на Терезиенвизе собралась стопятидесятитысячная толпа мужчин, женщин и детей, ведомая слепым крестьянином по фамилии Гандорфер, и провозгласила вождём Баварской республики Курта Эйснера, бывшего берлинского драматурга еврейского происхождения, бывшего в своё время радикальным деятелем независимой СДПГ.
В своих пылких речах, обращённых к толпам солдат и гражданского населения, Эйснер страстно говорил о «диктатуре свободных людей», обрушиваясь на ядовитую алхимическую химеру либерализма. «Как могут сочетаться между собой, — гремел он с трибун, — братская любовь и жажда наживы? Это то же самоё, что добавить ртуть к свинцу… Какой вздор!» (24) Едва ли являясь представителем южнонемецкого духа, Эйснер был скорее «одним из тех химерических гибридных персонажей, коих в изобилии порождают времена хаоса, призрак, вызванный из недр сатанинского политического шабаша, дабы предать анафеме труп Второго рейха» (25).
Желая манипулировать страстными утопистами, этими новыми милленариями, этими новыми мюнхенскими апостолами радикализма в их стремлении очистить имперское прошлое Германии, вытравить его их коллективной памяти, администрация США предложила Эйснеру участвовать в избирательной кампании, которая должна была — посредством обнародования секретных государственных документов — вылиться в полное и безоговорочное признание ответственности Германии за развязывание войны. Эйснер подчинился, опубликовав должным образом отредактированные — для усиления их зловещей тенденциозности — фрагменты документов, извлечённых из архивов баварского министерства иностранных дел.
Вероятно, Эйснером двигали самые лучшие побуждения, но de facto это угодничество перед американцами привело лишь к взрыву возмущения в массах, настроенных, несмотря ни па что, патриотично. Произошло отчуждение Эйснера от избирателей.
Тем не менее бунт Мюнхенского совета продолжался. В конце ноября под лозунгом «Los von Berlin!» («Прочь из Берлина!») Баварская республика разорвала отношения с берлинским министерством иностранных дел.
Средний класс начал проявлять растущее беспокойство; опасались белого террора. Выборы в Баварии прошли 15 января 1919 года. Во всех 32 округах, где баллотировался Эйснер, он потерпел сокрушительное поражение — его маргинальная бахромчатая партия собрала менее двух процентов голосов. На политической карьере можно было ставить крест.
21 февраля, когда Эйснер, мысленно репетируя свою прощальную речь, направлялся в ландтаг*,
* Здание земельного парламента.
граф Антон фон Арко-Валлей, молодой человек двадцати четырёх лет, разрядил в него свой револьвер. Эйснер, поражённый несколькими пулями в голову, бездыханный рухнул в лужу крови. Телохранитель Эйснера оглушил Арко-Валлея дубинкой, после чего преступника сдали властям. В ходе расследования граф признался, что совершил преступление для того, чтобы доказать своё право быть принятым в секретную ложу, в так называемое общество Туле, куда графа не приняли из-за его расовой неполноценности — мать молодого Арко была еврейкой. Ещё один полезный идиот? Это вполне вероятно.
Возможно, тулисты, вдохновив Арко на «подвиг», рассчитывали на последующий захват совета красными (большевиками), что дало бы им повод совершить белый переворот, для которого в таком случае было бы готово, так сказать, логическое объяснение и тыловое обеспечение (26).
11осле убийства Центральный комитет Мюнхенского совета ввёл комендантский час и объявил в Баварии всеобщую забастовку. В марте наследство Эйснера оспаривали две враждующие группировки: социалисты, руководимые местным лидером Гофманом, и анархо-коммунистические революционеры. В течение пятидневной интерлюдии — с 7 апреля (дня провозглашения первой мюнхенской Raterepublik) по 12 апреля 1919 года, — когда кабинет Гофмана, не выдержав натиска объединившихся революционеров, переехал в близлежащий город Бамберг, анархистские арлекины принялись с большой помпой изгонять скуку из заново провозглашённого Баварского Совета. Наивысшими достижениями этого балаганного представления стало введённое на государственном уровне обязательное знание поэзии Уолта Уитмена всеми школьниками старше десяти лет, отмена преподавания в школах истории и выпуск специальных денежных купюр с указанием истечения срока действия (27).
В результате последовательности до сих пор неизвестных маневров и манипуляций триумвират русских социалистов-революционеров*
Одна из соперничавших революционных фракций, которая в принципе — в отличие от большевиков — отстаивала интересы крестьянства, но в конечном итоге до того, как была уничтожена Лениным и его соратниками, стала гнездом начинающих политических убийц.
— Лёвина, Лёвине и Аксельрода, которые действовали, как полагают, не имея на это мандата из Москвы (28), — вытеснил местных мятежников и сумел утвердиться во главе движения, которому было суждено стать вторым и последним опытом умиротворения в Мюнхене. Этот опыт начался 12 апреля 1919 года. Анархисты быстро и бесследно исчезли с политичёской сцены, а трое «русских», как стали впоследствии называть этих революционных агентов, установили с помощью местной Красной Армии режим террора и безудержного распутства.
«…Слава тем, от кого отвернулась удача…» (Уолт Уитмен) (29)
Этой власти было суждено продержаться всего пару недель, так как белогвардейцы Носке, загодя вызванные бежавшим во Франконию правительством Гофмана, были уже готовы окружить Мюнхен. В последней склоке, до того как белогвардейский гнев обрушился на баварскую столицу, Лёвин и Лёвине были — как «еврейские подстрекатели рабочих масс» — изгнаны со съезда Советов, хотя связи их с Красной Армией остались достаточно прочными.
Полные решимости остановить поток антисемитских подстрекательств, каковые, как они верно полагали, обращают против них народное недовольство, «русские» распорядились ликвидировать «общество Туле», чьё авторство и распространение неиссякаемого потока антиеврейских памфлетов было установлено без труда (30). Двести членов общества были объявлены в розыск; в конце апреля семеро из них — мужчины и женщины, выходцы из весьма высокопоставленных семейств — были арестованы и помещены в гимназии. До того как белые вошли в город, их поставили к стенке и расстреляли — так они стали мучениками Туле.
Расправа белых с красной анархией и её безумными русскими организаторами была куда более кровавой, чем в Берлине. Среди белых «освободителей» Мюнхена особо отличились капитан Эрнст Рем,
