Так же как сербские националисты, немецкие «отверженные» устроили засаду и принялись поджидать в ней приближения лимузина министра. Когда показалась машина, Керн неожиданно выскочил из укрытия и выпустил точно в цель всё девять пуль обоймы. Фишер швырнул гранату. Было видно, как Ратенау взлетел на воздух. Оставшийся в живых шофёр нажал на газ и доставил патрона домой, где вызванный врач констатировал смерть (118).
Марка начала стремительно падать: от 370 марок за один доллар в июне до 1175 в августе 1922 года.
После бешеной погони двое молодых убийц забаррикадировались на верхнем этаже старого замка Заалек и оказали упорное сопротивление осаждавшим их полицейским. В завязавшейся перестрелке Керн был убит — пуля попала ему в висок, а Фишер, положив тело товарища на носилки, высунулся в окно, выкрикнул последнее «Hoch!» вождю Эрхардту и выстрелил себе в голову (119). На суде сообщники Керна механически называли в качестве причины убийства ту самую «глупость» о том, что Ратенау действительно был одним из трёхсот сионских мудрецов, готовивших заговор с целью захвата мирового господства.
Всё эти смертельно опасные юнцы были вооружены и неплохо финансировались, а нити от всех политических убийств того времени, включая покушения на Эрцбергера и Ратенау, тянулись к тщательно законспирированному руководству тайной ОС (Organisation Consul, неформальной группе телохранителей Эрхардта). На эту тему была масса спекуляций, но доказательства оказались весьма скудными. К примеру, командир Добровольческого корпуса Эрхардт отрицал причастность своих людей к убийству Эрцбергера, хотя и не отмежевался полностью от мальчиков, расстрелявших Ратенау.
Впрочем, судебные решения в данном случае не имели никакого значения; всё интуитивно чувствовали, что «мальчики» были manus longus немецкой праворадикальной реакции: Эрцбергер, Ратенау и многие другие были всего лишь побочными жертвами ужасающей братоубийственной вражды,.устроенной британцами, загнавшими династический рейх в прокрустово ложе бутафорской республики. Именно Британия заставила Германию играть в парламентскую игру, ожидая, когда реакция попытается в надлежащее время взять реванш. Эти смерти, как и другие бесчисленные катастрофы, поражавшие Германию в период между двумя войнами, были следствием этого извращённого плана.
Писатель Эрнст Юнгер, растягивая на свой нижнесаксонский манер гласные, спросил фон Саломона: «Почему у вас не хватило мужества признаться в том, что вы убили Ратенау только за то, что он еврей?» Фон Саломон ответил: «Потому что его убили не за это» (120).
Гитлер, однако, не одобрял террористическую тактику «отверженных». «Смехотворно и нелогично убивать какого-то отдельно взятого человека, — говорил он о политических убийствах, — когда рядом сидит и спокойно облизывается собака, на совести которой два миллиона убитых. [Нам же нужно] сто тысяч борцов за наш образ жизни» (121).
Рапалльский договор стал лишь формальной ратификацией союза, зарождение которого можно отнести к концу двадцатого года, когда представители главы Truppenamt*
* «Военное ведомство» — эвфемизм, обозначавший генеральный штаб, иметь который Германии было запрещено соответствующими статьями Версальского договора.
генерала фон Секта завязали контакты с Троцким, Радеком и командирами Красной Армии, закладывая основы перевооружения обеих стран (122). Ещё в январе 1920 года, то есть до Капповского путча, Сект «считал будущее политическое и экономическое соглашение с Советской Россией «стратегической целью» нашей политики», хотя в то же время неоднократно заявлял: «Мы готовы стать неприступным валом на пути распространения большевизма» (123). Надуманным предлогом учреждения нового альянса служило стремление уничтожить Польшу, общего врага России и Германии, но в действительности в тот момент Польшу оставили в покое, а военное сотрудничество неуклонно набирало силу. Поддержанные с 1921 года русским поверенным в Берлине Вигдором Коппом, одобренные Троцким и разведками Британии, Франции и Польши организация на российской территории центров подготовки офицеров, строительство заводов по производству боевых отравляющих веществ, самолётов и танков и обмен офицерскими делегациями в обоих направлениях протекали в целом весьма гладко (124). С этой же целью генерал Курт фон Шлейхер создал в министерстве обороны «особый отдел R», который в 1922 году отправил в Россию на переподготовку первую группу офицеров… Группа русских офицеров — среди которых был и будущий начальник генерального штаба Красной Армии Тухачевский приехала в Берлин, чтобы познакомиться с методами, которыми пользовался «Труппенамт» для подготовки будущих офицеров (125). Другие военные заводы строились в Турции, Швеции, Нидерландах и Швейцарии (126).
Телеграфные провода раскалялись от сообщений о продаже немецкого оружия России и о германских офицерах, служивших в российской армии… Форин Офис обратил внимание на нарушение 170-й и 179-й статей Версальского договора*,
* Статья 170 запрещала Германии производство, импорт и экспорт «военных материалов», а статья 179 запрещала создание в Германии зарубежных военных миссии и обмен военными представителями и делегациями.
но ничего не произошло. Британское внешнеполитическое ведомство никак не отреагировало на поступавшую информацию. В ответе на парламентский запрос по поводу русско-германских переговоров Керзон уклонился от ответа, заявив, что правительство Его Величества не получало официальной информации о таких переговорах (127).
Значит, если Германия должна была вооружиться, то она с необходимостью должна была сделать это в «приличной» манере, а именно прикрыв этот процесс пактом изгоев, то есть заключив договор с Советами, которые, в свою очередь, с самого начала выступали в двух ложных ролях — врагов капиталистического Запада и друзей Германии. Что же касается Франции, то Британия не позволяла ей играть какие-либо роли, кроме роли вечной колючки в боку Германии.
С генералом Сектом (он ушёл в отставку в 1926 году) и без него, так же как и без Ратенау, так называемые Abmachungen «специальные операции» рейхсвера в России — продолжались до марта 1935 года, когда Гитлер объявил недействительным Версальский договор (128).
Действительно, единственным стабильным учреждением Веймарской республики было ведомое Гесслером министерство обороны, связующее звено между правительством и армией. В своём министерском седле Гесслер пережил 13 правительственных кабинетов — с 1920-го по 1928 год. Такая устойчивость говорит о стабильном положении рейхсвера как «государства в государстве», положении, обеспеченном специальным бюджетом, неподконтрольном рейхстагу. Этот бюджет был распылён по тысячам секретных фондов, проследить движение средств в которых было не под силу даже самым искушённым парламентариям.
С 1920 года Германская республика постоянно имела два кабинета: правительство, состоявшее из рейхсканцлера и его министров, и правительство генералов. Когда возникали конфликты и противоречия, выигрывала всегда армия. Всё это называлось «германской демократией» (129).
Коллапс германской валюты зимой 1923 года — самая впечатляющая экономическая катастрофа двадцатого века. Великая германская инфляция знаменовала конец первого периода существования Веймарской республики — период хаоса. Значение инфляции огромно, ибо именно она выдвинула нацистов на первые строки в международных политических новостях. Этот эпизод в экономической истории Германии наглядно иллюстрирует тот факт, что финансовые потрясения могут порождать курс политического развития. Нет никакого основания утверждать, что творцы Версальского договора имели целью спровоцировать нацистский переворот, организовав невиданный финансовый оползень. Но остаётся обвинение в том, что британцы сознательно и преднамеренно воздержались на переговорах в Версале от секвестрации сертификатов военного займа у богатых подписчиков, в руках которых находилась основная масса облигаций. Теперь же, когда победители Первой мировой войны обязали Германию к выплате огромных сумм в иностранной валюте, сумм, чей мыльный пузырь вдвое превышал доходы страны, как-то
