период с 1920-го по начало 1922 года — также получили наличные деньги за свои сертификаты военного займа, то есть 50 процентов суммы займа было возмещено государством. Другая половина оставалась на руках мелких инвесторов, которые держались за свои сертификаты до конца, до того момента, когда они вконец обесценились.
Выплата процентов по краткосрочным и долгосрочным государственным облигациям плюс погашение наличными деньгами сертификатов военного займа привели к выбросу на рынок большого объёма денежных знаков, не имевших физического обеспечения: это был чистый «воздух», чистая инфляция.
Общество распоряжалось этой вброшенной на рынок ликвидностью двумя способами. Либо эти деньги превращали в твёрдую иностранную валюту и ценные товары, что ещё больше обесценивало марку. Либо — альтернативно или одновременно с первым способом — эти средства вкладывали в краткосрочные государственные ценные бумаги, которые до конца 1921 года считались «надёжными», — нет нужды повторять, что такой оборот приводил лишь к накоплению процентов на счетах государства.
Именно по этому второму каналу произошло массовое смещение ликвидности в конце 1922 года. В 1920 году иностранцы ещё покупали краткосрочные казначейские облигации рейха, что на короткий срок отодвинуло окончательный крах. Однако падение марки стало уже необратимым: после убийства Ратенау и французского вторжения в Рур началось массовое обналичивание ценных бумаг, что, в свою очередь, привело к лихорадочному выпуску банкнот к концу 1923 года, когда государство, бессильное устоять перед необходимостью массового погашения облигаций, на полную мощность включило даже провинциальные печатные станки. Такова была суть расплавления и краха: повсеместное и полное превращение правительственных облигаций в бумажные деньги.
Хафенштейн отнюдь не «разыгрывал из себя невинную жертву», когда публично жаловался, что у него «связаны руки». «Количество ежегодно выпускаемых банкнот… зависело исключительно (впрочем, так же как и сегодня) от количества казначейских билетов, которое общество было готово обновить, приобрести или, наоборот, не приобрести» (154). В 1941 году в частной беседе Гитлер так подытожил оборотную сторону инфляционной динамики — которой, невзирая ни на что, он и был обязан своим великолепным дебютом на политической сцене:
Инфляцию можно было преодолеть. Решающим здесь был вопрос о военном займе: другими словами, выплата ежегодно 10 миллиардов по процентам при долге 166 миллиардов… Для того чтобы выплачивать проценты, людей вынуждали с завязанными глазами идти по брёвнышку с бумажными деньгами в руках — отсюда и произошло падение курса валюты. Справедливо было бы отложить выплату процентов по долгам… Я бы вынудил лиц, нажившихся на войне, заплатить звонкой государственной монетой за различные ценные бумаги, которые я бы заморозил на двадцать, тридцать или сорок лёт… Инфляция возникла не из-за обращения не обеспеченных золотом денег. Инфляция начинается тогда, когда покупателя вынуждают платить за какую-то вещь больше, чем он платил за неё вчера (155).
Итак, логическая последовательность событий такова: (1) для того чтобы выплачивать проценты по огромному военному займу, государство приказало рейхсбанку выбросить в обращение огромное количество наличных и безналичных денег, что вызвало неуклонный рост цен; (2) когда богачи поняли, что инфляция начинает подтачивать их состояния, и испугались драконовских налогов, введённых Эрцбергером, они начали продавать свои военные сертификаты и переводить капиталы за границу; (3) переведённый в марках за границу капитал превращали там в доллары, гульдены, фунты и франки: это привело к резкому падению марки относительно перечисленных валют («внешнее обесценивание»); (4) недостаточный сбор налогов внутри страны вынудил рейх прибегнуть к краткосрочным заимствованиям: правительство напечатало множество облигаций, половина которых до 1922 года была превращена в наличные деньги Рейхсбанком, а половина приобретена частными лицами в качестве сбережений; (5) для того чтобы выплачивать репарации, Германия покупала иностранную валюту, расходуя марки под залог золота, что ещё больше ослабляло марку по отношению к другим валютам; (6) это усиление внешнего обесценивания повысило импортные цены что, в свою очередь, привело к удорожанию жизни, цены по-прежнему продолжали лететь вверх; (7) рейх всё больше и больше погружался в трясину долга, но в течение приблизительно двух лет (1920-1922 годы) покупка иностранцами и немецкими гражданами правительственных ценных бумаг и облигаций препятствовала переходу инфляции в тотальный финансовый крах и расплавление всей финансовой системы; (8) после французского вторжения в Рур в начале 1923 года окончательный отказ от плавающего долга не оставил государству и рейхсбанку иного выбора — пришлось полностью, марка в марку, оплатить наличными всё сертификаты, которые инвесторы — внутренние и зарубежные — не желали больше возобновлять; с этого момента начинается выпуск новых ценных бумаг, эмиссию которых рейх был вынужден произвести, чтобы оплачивать государственные расходы. Эти ценные бумаги обеспечивались исключительно Центральным банком: он принял всё облигации и превратил их в (ничего не стоящие) банкноты — соответственно, марка окончательно рухнула.
В ходе этого обвала рейхсбанк потерял половину своего золотого запаса, а управляющий банком Хафенштейн в ноябре 1923 года умер от сердечного приступа. Крестьяне придерживали зерно, дожидаясь повышения цен, а люди в городах голодали; пролетариям терять было нечего, а праздные собственники, состояния которых находились в надёжных местах за границей, чувствовали себя лучше, чем в конце войны. Однако мелкая буржуазия (das Kleinblirgertum), представители которой жили на некий фиксированный доход, была практически сметена с лица земли. Гиперинфляция уничтожила накопления среднего класса: в середине двадцатых годов этот обнищавший слой населения начал массами вливаться в ряды нацистов.
Веймарская гиперинфляция — это история иностранного заговора и внутреннего предательства; отсюда нечестность британского тезиса и прискорбная неполнота германской апологии: в противоположность основному тезису германской защиты мы можем утверждать, что не репарации обусловили германский финансовый крах, они лишь ускорили его наступление. За период с 1919-го по 1922 год Германия уплатила в качестве репараций около 10 процентов своего дохода (156), это было единственное, что Германия вообще уплатила союзникам вплоть до прихода к власти Гитлера (157).
В «клетке» Веймарской республики германская элита истерзала марку, экспортировав в надёжно защищённые от немецкого фискального ведомства места неучтённую, но весьма значимую часть германского государственного достояния. Рейх был вынужден, в качестве паллиативной меры осуществить массивный «плавающий» заём, который к 1923 году был погашен морем ничего не стоящих бумажек. Именно представители германского паразитирующего класса, которые нанёсли Германии удар в спину и буквально подтолкнули возмущённый средний класс в силки, расставленные нацистами, любили рассуждать о достоинствах радикализации. Всё это в точности соответствовало предвидениям Веблена, который зловеще предсказывал, что репарации «спровоцируют радикализм в Германии».
В конце, когда рейх был «очищен» от военного займа, весь военный долг Германии, составлявший треть всего богатства страны в её лучшие имперские времена, в ноябре 1923 года номинально стоил один доллар двадцать три цента.
Теперь, когда Германия оказалась очищенной от своих имперских долгов, Америка внезапно изъявила желание вновь появиться на европейских берегах, чтобы непосредственно вмешаться в реконструкцию и восстановление денежной системы своего вчерашнего врага: Веймар стоял на пороге своей «золотой» пятилетки (1924-1929 годы).
Именно в тот момент, когда марка почти достигла дна своего падения, они наконец явились — нацисты. Вначале никто, кроме горстки баварцев, не проявлял интереса или осведомленности об этой группке раскольников. Казалось, что это ещё одна команда буйных юнцов, желавших вернуть славные довоенные времена. Но нацисты — со временем немцам предстояло это узнать — образовали движение, полностью чуждое всеобщей патриотической ностальгии. Движение это с самого начала оказывало беспощадное сопротивление Веймарской республике. В то время как большинство ветеранских и националистических ассоциаций трепетно преклонялись перед эмблемами, заимствованными из недавнего имперского прошлого — орлами, крестами и черно-бело-красными прусскими знамёнами, — эмблемой нацистов была одна только свастика; было такое впечатление, что гитлеровцы оседлали германский национализм как своего рода
