Как прелестны девушки в мае! Покачиваются упругие бедра, взгляды озорные. Попадаются весьма стильные – романтические кудряшки, с игривыми кокетливыми глазками, в светлых воздушных платьицах. Или деланно строгие, коротко стриженные, раскосые от избытка косметики, смотрящие исподлобья (тоже кокетство!), задрапированные в облегающие туники, с длинной папироской в зубах. Шик!
Куда они летят, окрыленные молодым беззаботным счастьем? Уж точно не на кружки политграмоты! На сегодня с ними покончено. Сегодня представился случай постучать с трудом нажитыми каблучками в танцзалах, отдаваясь чарльстону или уанстепу. А может, и вальсу, чем черт не шутит? Или ждет на заветном углу суженый – широкие плечи, беспорядочные кудри и пролетарское сердце в загорелой груди?
Впрочем, насчет привлекательности пролетарских кавалеров – вряд ли. Девице с «крысиными хвостами» [4] и взглядом а-ля Мэри Пикфорд нужен свой, пусть советский, но Рудольфо Валентино!
Вот и они – скучающие, выползшие «покурить» из духоты заведений: английский твид, французский шелк, лаковые штиблеты, тонкие усики. Новая буржуазия! Очевидно, их ненавидят как классовых врагов, как все недоступное. Однако слабое девичье сердце не устоит, это уж точно, даже под страхом комсомольской проработки.
В общем-то, променад впечатлял. Чуть побогаче гардеробы, чуть поменьше пролетариев и – вполне вечерний Монмартр. Да и вывесок у нас не меньше, одни метровые буквы «Моссельпрома» чего стоят!
Постовой у газетной тумбы отдал честь. Андрей откозырял в ответ.
Вот и разница – в Париже жандарм уж точно не обрадуется ордену Красного Знамени. Проза жизни.
Андрей дошел до гостиницы.
За конторкой Баранов с очками на носу усердно читал «Правду».
– Как прошел день, товарищ Рябинин? – оторвался от газеты хозяин.
– Благодарствую, неплохо.
Баранов удовлетворенно поклонился:
– Желаете чего-либо?
– Спасибо, нет. Хочется отдохнуть. Завтра разбудите меня в шесть.
Андрей поднялся к себе в номер, скинул сапоги, китель и повалился на кровать. Впечатления уходящего дня проплывали будто в кинематографе, торопливой трескучей лентой. Хотелось строить планы, но мысли путались, и планы превращались в полную неразбериху.
Среди ночи Андрея разбудил выстрел. Он по привычке вскочил на ноги, подумав, что удачно заснул в одежде.
Стреляли недалеко. Вот еще раз. И еще!
Стремглав натянув сапоги, Андрей открыл сундучок и вытащил верный «браунинг». Вспомнилась идиллия прошедшего вечера. «Неужели и здесь?»
Он вышел в коридор и спустился в холл. За конторкой спал бородатый мужик. Рябинин ткнул его пистолетом:
– Эй! Ты кто будешь?
Мужик очнулся, недобро глянул на Андрея и зевнул:
– Ночной я, портье, Силантий.
– Что за выстрелы? – не унимался Рябинин.
Силантий махнул рукой:
– Херня, товарищ. Налетчики шалят. Ступайте спать, нешто у вас на Дальнем-то Востоке не стреляют?
– Верно, стреляют, – согласился Андрей. Ситуация показалась ему глупой. Он засунул «браунинг» в карман и пошел в номер.
«Газеты кричат об окончательной победе над преступностью, а тут – на тебе». Рябинин разделся, улегся в кровать и заснул.
Глава V
Мишка Корнуков, ученик столяра, опаздывал на работу на десять минут. Он вбежал в цех и тут же наткнулся на мастера Рогозина.
– Виноват, Сергей Нилыч. Бегу, бегу! – краснея от смущения, развел руками Мишка.
Рогозин насупился и сделал пометку в блокноте.
– Третье опоздание за месяц. Получишь в табеле на час меньше. Можешь гулять до семи, – отрезал мастер и отвернулся от Корнукова.
Цех готовился к новому дню: столяры выставляли на верстаки инструмент, машинно-заготовительный участок уже запустил станки. Пол еще был влажен от недавно законченной уборки. Молоденькая поломойка Вера Машукова прибирала свои ведра и совки.
Наказанный Корнуков уныло поплелся в раздевалку. Его наставник, Егор Васильевич Ковальчук, пожилой сухопарый рабочий, проводил Мишку грустным взглядом.
– Ну как, Васильич, трудненько с ученичком-то? – крикнул от соседнего верстака Степан Лошаков, низенький крепыш в смоляной бороде.
Ковальчук усмехнулся в усы и махнул рукой:
– По мне, Митрич, так молодым надобно летом работу часов с восьми начинать. Небось прошлялся полночи, вот и опаздывает. Один хрен, толку с него никакого, уж и не знаю, как он на разряд сдавать будет.
– Ему, дядя Егор, комсомол поможет, – весело бросил со стороны высокий столяр лет тридцати. – Корнуков ведь активный, вот комсомолисты ему солидарность и проявят.
Смех его оборвал грубый окрик:
– Хватит гоготать, Самсонов! Мишка свое получил, а комсомол нечего трогать, в особенности тебе, элементу несознательному. – По проходу, толкая тележку с напиленными накануне досками, двигался Ваня Лабутный, задиристого вида парень лет восемнадцати.
– Я, Ванятка, может, и не партейный и не комсомолист, да только свободу нашу грудью защищал, покамест ты у мамки под юбкой, по малолетству, прятался, – поглаживая шкуркой модель для литья и не глядя на Лабутного, отвечал Самсонов.
– Давай, поучи, поучи… – сваливая доски у верстака Ковальчука, проворчал Лабутный.
– А и стоит поучить, Ванька! – вновь вступил в разговор Лошаков. – Что ж теперь, Ковальчуку в одиночку с твоими досками корячиться? Или час балду гонять?
– Я не мастер, – хмыкнул Лабутный, разворачивая тележку. – Пусть Рогозин даст замену.
– Иди уж, без тебя разберемся, – буркнул вслед Ваньке Ковальчук.
У верстака появился Корнуков в робе.
– Я, дядя Егор, буду работать, хоть и без оплаты, – заверил он.
– Бери доску, будем строгать, – кивнул Ковальчук.
Остановившись в проходе, Лабутный издали наблюдал за происходящим.
– Вот вам и комсомольская сознательность! – прокричал он и, довольный собой, покатил к машинно- заготовительному.
Приблизился Лошаков:
– Говорят, Васильич, будто нам начальника цеха прислали.
– Да ну! – оторвался от фуганка Ковальчук.
– Верно, дядя Егор, – подал голос Корнуков.
– Было дело, Егор Васильич, – вклинилась в разговор Машукова. – Я его в коридоре заводоуправления видела: высокий, темноволосый такой, загорелый, а глазищи голубые…
– Не встревай! – оборвал Машукову Ковальчук и повернулся к Мишке: – Что за фигура?
Осмелевший Корнуков принялся рассказывать:
– Говорят, он – бывший красный командир, кавалерист, кавалер ордена, комсомолец. Серьезный мужик – во френче, галифе синие…
– К чему нам твои галифе? – не выдержал Лошаков. – Лет-то ему сколько, где работал, как величать?
– Зовут его Андрей, отчества не помню. А фамилия – Рябинин! Он с девяносто седьмого года,
