леса, где попадают под влияние партизан. Как пишет Ксения, в глубине Сибири множатся и завоевывают все новые плацдармы отряды повстанцев. Розанов ходит карательными рейдами, чем еще больше ожесточает население. Третьего дня я имел разговор с подполковником Тимашовым, деятельным кругленьким добрячком и выпивохой. Тимашов поведал о том, что тыловые части потребовали снабжения на 300 тысяч войска, тогда как на фронте у нас менее двадцати. Подобное соотношение „преторианцев“ и боевых частей просто сводит с ума. На передовой остались самые стойкие и проверенные дивизии, однако сколько можно тасовать одну и ту же колоду?
Для усиления фронта и начала наступления сформирован 7-й корпус сибирских казаков. Именно на него командование делает главную ставку. Впрочем, те, кто воюет с восемнадцатого года, сомневаются в длительном успехе казачьих войск. Мы знаем их „тактику“ слишком хорошо! Казачки упорно сражаются лишь вблизи родных мест, а при удалении от них на значительное расстояние пыл вольной конницы улетучивается.
Сейчас „сибирцы“ поняли опасность прихода на их земли большевиков и поднялись на борьбу.
А случись нам отбить красных и погнать их к Волге, казаки вновь вернутся к своим куреням. Казак, по сути дела, тот же мужик-пахарь, ленивый, тяжелый на подъем и крайне недисциплинированный. Казаки больше приспособлены к разведке и стремительным налетам, нежели к длительному походу.
1 сентября. Подошли „сибирцы“, наступление началось.
2 октября. Весь прошлый месяц вели упорные бои, и наконец нам удалось выбить красных за Тобол. Ходят слухи, что в Ставке настоящее ликование. Каппелевский корпус получил небольшое пополнение: полк новобранцев и полсотни добровольцев. Мы с Пальным были в штабе корпуса и посмотрели на них: совсем юные деревенские парни, тонкие цыплячьи шейки и испуганные глаза. Воины! Союзники одели их в новенькие шинели и круглые шлемы с наушниками. Пальной смеется, но смех его горький.
9 октября. На фронте затишье. Офицеры занимаются муштрой рядовых, отсыпаются и гарцуют на виду у большевиков. Те из-за реки лениво постреливают. Пользуясь случаем, по тылам лютует контрразведка, вылавливает по глухим селам дезертиров и сочувствующих большевикам. „Особые отделы“ красных, в свою очередь, засылают к нам диверсантов и агитаторов. Вчера подорвали полотно железной дороги, сегодня задержали двух подозрительных в расположении моего полка.
14 октября. 50-я армия красных неожиданно атаковала правым флангом наши позиции. Большевики перешли Тобол и прорвали оборону. Мой полк в составе конной дивизии сибирских казаков перебрасывают для прикрытия тыла.
19 октября. На рассвете шли развернутым маршем вдоль р. Ишим. Разведка донесла о коннице противника. Развернули лаву, упирая левый фланг в берег. Мой полк стал в центре, два полка „сибирцев“ по флангам. Из рассветной зыби показался темный серп вражеской конницы. Утро выдалось промозглое, лошади выдували клубы пара. У меня внутри все сжалось в щемящий нервный комок, я приник к конской гриве и стиснул седло коленями. Ближе, ближе… Красные загорланили „ура“, мы подхватили. Шашка на отлете со свистом режет воздух.
И вот передо мной стена из лошадиных голов и сверкающих клинков. Лица в тумане, не разобрать, да и неохота. Главное не смотреть вниз и по сторонам, только вперед. Я наскочил на красноармейца на сивом коне. Взяв чуть вбок, направил моего Царедворца на таран. Красноармеец попытался достать меня шашкой, но угодил под своего коня. Добивать некогда, в трех шагах нависает здоровенный парень. Сшибка. Успеваю отразить удар, осадить Царедворца и круто повернуть назад. Конь противника идет левым боком, не успевает развернуться. Догоняю, привстаю на стременах и сверху обрушиваюсь шашкой на плечо красного. Кончено. Внутри неприятная слабость, пот заливает глаза. Оглядываюсь, вокруг ужасающая рубка: храп и ржание коней, звон клинков, сдавленные крики и мат.
Бросаюсь вперед. Передо мной несется конь с мертвым казаком в седле. Оборачиваюсь, наши напирают. Забираю влево, к реке. Там перестраиваемся. Увидел Пального. Он без шапки, грива коня в крови.
„Правый фланг свалили! – кричит мне Пальной. – Надо пробиваться, иначе к реке прижмут“.
Я уже и сам вижу, как красная лава разворачивается к берегу. Скачем вдоль реки и чуть наискосок, сбивая правый фланг красных. Противник откатывается. Летим вдогонку добрых версты три. У околицы какого-то села красная конница разделяется и выводит нас на оборонительные порядки. Встречают, как и положено, пулеметами. Лава идет по кругу и отступает.
3 ноября. Контрнаступление не удалось. Красные успешно провели мобилизацию и подтянули резервы. К тому же у них явный перевес в артиллерии, позиционные бои непременно выигрывают. От моего полка осталось три с половиной сотни сабель.
У противника сильное взаимодействие армий: 3-я армия красных упорно теснит нас с севера. Фронт полностью развалился, части отступают вдоль Сибирской магистрали.
4 ноября. Корпус Каппеля грузится в эшелоны и отходит к Омску.
6 ноября. Мой день рождения. Мне исполнилось 24!
Вторые сутки мы в арьергарде, прикрываем отступление к станции. С утра настал и наш черед двигаться к эшелонам. В обед проходили неприметный городишко. Очевидно, белые части оставили его совсем недавно: во дворах еще дымятся трубы брошенных самоваров. На пути попадается ресторанчик, наверняка самое значимое место города.
Пальной предлагает остановиться и отпраздновать мое рождение. Где-то в закоулках кухни находим повара и официанта. В их глазах испуг, коленки дрожат. Пальной грозно велит „подать перекусить“. Официант судорожно сервирует стол на двадцать персон. Выставляет самогон, сало, какие-то окаменелые бублики. На „меню“ всем наплевать, главное уселись за чистую скатерть, вооружились красивыми вилками и ножами. Мои офицеры чрезвычайно довольны.
Часа через два явился казак из заслона и сообщил, что на окраине замечена конная разведка красных. Решили достойно встретить противника и катиться к станции. Пальной пообещал мне в подарок полдюжины звездочек с фуражек большевиков.
Прямо из-за стола едем держать оборону. Спешиваем бойцов, выставляем их в окнах домов.
Бой был короткий и удачный. Красные бежали, оставив восемь трупов (звездочек для меня нашлось только три).
8 ноября. Ночью прибыли в Омск. Полк разместили в каком-то пакгаузе, никакой расквартировки и приказов о дальнейших действиях. Войск на станции тьма-тьмущая. Всюду пылают костры, невозможно понять, где какая часть. Разговоры самые что ни на есть паникерские. Бригада Красильникова охраняет центр города и не допускает туда праздношатающихся солдат.
В Омске свирепствует тиф, говорят, число больных перевалило за двадцать тысяч. В комендатуре беспорядочная суета. Не без труда пробиваюсь к коменданту, спрашиваю: „Что делать?“. – „Кто ваш командир? Каппель? Вот и ждите приказа!“ Возвращаюсь к своим ни с чем. Спать устраиваемся прямо на полу.
9 ноября. Утром нас перевели в брошенные чехами казармы, подвезли горячую пищу. Здесь же штаб дивизии. После обеда собрали всех командиров полков и зачитали приказ. В Ставке решили оставить Омск без боя, оторваться от противника и держать оборону под Красноярском. На сборы меньше суток. Уже завтра на рассвете дивизия должна выдвигаться к Густафьино, где приготовлены эшелоны. Полковые командиры спрашивают, отчего нельзя грузиться в городе. Оказывается, на омском станционном узле сплошные заторы и нехватка паровозов.
Решил навестить Ксению. В городе, в отличие от вокзала, пустыня. Как мне знакома эта картина оставляемого армией города! Окна домов испуганно смотрят мне в лицо, за их темными зрачками мирный обыватель в тихой истерике. По тоннелю безлюдной улицы гулко стучат шаги.
Именно в оставляемых городах ощущаешь стремительный бег времени. Сегодня, сейчас ты хозяин этой мостовой, лавок, зданий. А завтра? Тоскливое наслаждение последними часами, минутами.
Редкий встречный патруль торопливо проверяет документы, офицер стыдливо прячет глаза, у солдат вид отрешенно-безразличный. Иногда из-за угла с грохотом вырывается экипаж, доверху нагруженный чемоданами и сундуками. В повозке какая-то семья: укутанные по-зимнему дети, женщины с вымученными лицами, мужчины, яростно погоняющие возницу. Они спешат к последнему поезду.
Из какого-то ресторана доносятся кощунственные звуки кутежа. Не перевелись еще на Руси доморощенные Вольсингамы! Их отчаянная логика все та же, что и шесть столетий назад:
