Врата огня

ясно, что она не одобряет поведение сына. Лишь однажды она позволила неподдельному гневу проявиться в своем тоне – когда мне пришлось сообщить, что Александр не узнал имени лодочника, который перевозил нас, а потом предал. Голос госпожи задрожал. Что случилось с мальчиком? Чему он учился все эти годы за столом отца и на общих трапезах? Разве он не понял, что это пресмыкающееся, этого рыбака-­лодочника следует наказать, если нужно – казнить; что надлежит показать этим мерзавцам, что бывает за вероломный обман сына полноправного лакедемонянина? Или, если так диктует благоразумие, этого лодочника можно было бы использовать в своих целях. Если начнется война с персом этот подлец, как осведомитель, мог бы оказать неоценимую услугу войсковой разведке. Даже если бы он попытался вести двойную игру, это можно было бы заметить и добыть ценные сведения. Почему Александр не узнал его имя?

– Твой слуга не знает этого, госпожа. Возможно, твой сын узнал его имя, а его слуга не слышал этого.

– Называй себя «я»,– прикрикнула на меня Паралея.– Ты не раб, так и не говори по-рабски.

– Хорошо, госпожа.

– Мальчику нужно промочить горло, мама,– послы­шался смешок девушки Элирии.– Только посмотрите на него. Если его лицо хоть чуть-чуть еще покраснеет, он лопнет.

Пристрастный допрос продолжался еще час. Сидеть на этом раскаленном табурете было неудобно; к тому же меня страшно смущал внешний вид госпожи Паралеи, которая жутко напоминала своего сына. Как и он, она была красива, и, как у него, ее красота имела неприкрашенную, по-спар­тански сдержанную форму.

Жены и девушки в моем родном Астаке, да и в любом другом городе Эллады, обычно пользовались косметикой и подкрашивали лицо. Эти дамы прекрасно понимали, ка­кой эффект производит искусственный блеск кудрей или розовый цвет губ на любого мужчину, попавшего в зону действия их чар.

Ничего подобного не входило в планы госпожи Паралеи. Ее пеплос был в спартанском стиле разрезан сбоку, откры­вая голую ногу до бедра. В любом другом городе это сочли бы скандально непристойным. Но здесь, в Лакедемоне, ни­кто не обращал на это ни малейшего внимания. Это нога у нас, женщин, как и у мужчин, есть ноги. Для спартанских мужчин было немыслимо с вожделением и похотью смотреть на госпожу в таком одеянии, Они видели обнаженными своих матерей, сестер и дочерей с тех пор, как открыли глаза, и на женских атлетических состязаниях, и на праздниках, и во время шествий женщин и девушек.

И все же обе эти дамы, и Паралея, и Арета, не оставили без внимания, какое впечатление производил их личный магнетизм на вытянувшегося перед ними мальчишку-слугу. В конце концов, разве сама Елена была не из Спарты? Жена Менелая, увезенная Парисом в Трою.

Что причиной безмерных страданий
стала для ахеян и троянцев,
Ради чьей красоты несравненной
Много храбрых ахейцев погибло
В Илионе, вдали от отчизны,

Спартанские женщины превосходили красотой всех остальных в Элладе, и не последнее место в их очаровании занимало то обстоятельство, что они не выпячивали свою красоту. Их богиня – не Афродита, а Артемида-Охотница. Посмотри на прелесть наших волос, словно говорит их манера они отражают свет лампады не искусством косметических средств, а блеском здоровья и глянцем целомудрия: Загляни нам в глаза, которые приковывают к себе мужские, – они не потупляются в притворной скромности и не трепещут накладными ресницами, как у коринфских шлюх. Мы натираем ноги воском и миртом не в будуаре, а под солнцем, во время состязаний и на Круге.

Они были самками-производительницами, эти дамы, жены и матери, чьим главным призванием было – рожать мальчиков, которые вырастут воинами и героями, защитниками города. Спартанские женщины были племенными кобылами. Избалованные девицы других городов могли смеяться над ними, но если спартанки и были кобылами, то самой лучшей породы. Атлетический пыл и решительность, которые давала им гинекагогия, система женских тренировок, являлись мощной силой, и сами они прекрасно это сознавали.

Теперь, когда я стоял перед этими женщинами, мои мысли, несмотря на все мои усилия, рвались в прошлое, к Диомахе и матери. Я вспоминал мелькание сильных и стройных голых ног моей двоюродной сестры, когда мы, вслед за собаками, по каменистому склону гнались за каким-ни­будь зайцем. Я видел гладкую глянцевую кожу ее рук, когда она натягивала лук, ее прищуренные глаза и прилив юно­сти и свободы, которые окрашивали кожу ее лица, когда она улыбалась. Я снова увидел свою мать, которая умерла в двадцать шесть лет и запомнилась мне своей непревзой­денной неясностью и благородством. Эти мысли были той самой комнатой в доме моей души, о которой говорил Диэнек,– комнатой, в которую я поклялся больше никогда не заходить.

Но теперь, оказавшись в настоящей комнате этого насто­ящего дома, наполненной женскими шорохами и ароматами, перед женственным сиянием этих жен и матерей, дочерей и сестер, всех шести, когда столько женского сконцентри­ровалось в столь малом пространстве, я невольно перенесся назад. Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы не выдать своих воспоминаний и связно отвечать на вопросы госпожи. Наконец ночной допрос вроде бы стал прибли­жаться к завершению.

– А теперь ответь на последний вопрос. Говори откро­венно. Если соврешь, я увижу. Обладает ли мой сын мужеством? Оцени его андрею, его мужскую доблесть, как юноши, который скоро должен занять свое место среди воинов.

Не требовалось большого ума, чтобы понять, по какому тончайшему льду мне придется пройти. Как можно отве­тить на подобный вопрос? Я выпрямился и обратился к госпоже:

– В учебных группах агоге тысяча четыреста юношей. Только один проявил безрассудную смелость отправиться вслед войску – зная, что идет против желания своей ма­тери. Кроме того, он знал, какое наказание ждет его по воз­вращении.

Госпожа задумалась.

– Очень дипломатично, но ответ хорош. Я его прини­маю.

Она встала и поблагодарила госпожу Арету за обеспеченную ею конфиденциальность. Мне было велено подождать во дворе. Там с глупой ухмылкой все еще стояла служанка госпожи Паралеи. Несомненно, она все подслушала и еще до восхода солнца разнесет по всей долине Эврота. Через мгновение появилась сама госпожа Паралея и, не удостоив меня ни взглядом, ни словом, в сопровождении служанки направилась без факела по тёмному переулку.

– Ты достаточно взрослый, чтобы выпить вина? – из дверей обратилась ко мне госпожа Арета, сделав знак снова войти.

Все четыре дочери уже спали. Госпожа сама приготовила мне вино, добавив шесть частей воды, как для мальчика. Я с благодарностью выпил. Очевидно, ночь расспросов еще не кончилась.