– Я не раз предлагала это твоему другу Петуху,– ответила госпожа. – Он категорически отказывался. Заметив на моем лице недоверие, она добавила:
– Почтительно. Очень почтительно и вежливо. Но решительно и непреклонно.
Госпожа Арета на мгновение задумалась.
– Существует причудливость ума, которая встречается у рабов, особенно у тех, кто происходит из покоренных народов, таких, как этот мальчишка Петух: ведь его мать – мессенийка. Самолюбивые мессенийцы часто подчеркивают свой низкий род – возможно, из злобы или чтобы не показалось, будто бы они заискивают перед высшими, стремясь слиться с ними.
Петух действительно считал себя мессенийцем и яростно это отстаивал.
– Я говорю тебе, дружок, ради тебя же самого, как и ради моего племянника:
Теперь уже всех девочек сморил сон. Стены дома охватила тревожная тишина.
– Грядет война с персом,– сказала госпожа. Городу дорог каждый воин. Греции дорог каждый воин. Но также важно, и все согласны с этим, что грядущая война станет величайшей в истории и она предоставит великолепную арену для достижения величия. Поле, где мужчина своими поступками сможет проявить благородство, которого был лишен по рождению.
Глаза госпожи встретились с моими и больше от них не отрывались.
– Я хочу, чтобы этот мальчишка Петух был жив, когда начнется война. Я хочу, чтобы ты защитил его: Если твои уши выявят малейший намек на опасность, тишайший слушок, ты должен немедленно явиться ко мне. Ты сделаешь это?
Я пообещал сделать все, что смогу.
– Поклянись..
Я поклялся всеми богами.
Это казалось нелепо. Как мог я противостоять
– Скажи мне, Ксео, – тихо проговорила госпожа Арета,– ты когда-нибудь просишь… ты когда-нибудь просил что-нибудь только для себя?
Я ответил, что не понимаю вопроса госпожи.
– Я велю тебе сделать одну вещь. Ты сделаешь?
Я поклялся, что сделаю.
– Я велю тебе однажды сделать что-то только для себя самого, а не служить кому-то. Ты поймешь, когда настанет такой момент. Обещай мне. Обещай вслух.
– Обещаю, госпожа.
Она встала со спящим ребенком на руках, подошла к колыбели между кроватями других девочек, положила малышку и накрыла мягкими пеленками. Это был знак для меня, что пора уходить. Когда госпожа встала, я уже стоял, как велели правила почтительности.
– Могу я задать один вопрос, прежде чем уйду, госпожа?
Ее глаза блеснули, дразня:
– Дай мне угадать. Твой вопрос о какой-то девушке`? – Нет, госпожа.
Я уже пожалел о своем порыве. Мой вопрос был невозможным, абсурдным. Ни один смертный не мог на него ответить.
Однако это вызвало у госпожи любопытство, и она велела продолжать.
– Вопрос о друге,– сказал я.– Я не могу ответить на него сам, я слишком молод и слишком мало знаю мир. Возможно, ты, госпожа, с твоей мудростью, сможешь ответить. Но обещай не смеяться и не обижаться.
Она согласилась.
– И не передавать его никому, даже твоему мужу.
Она пообещала.
Я набрал в грудь воздуха и ринулся вперед.
– Этот друг… Он верит, что однажды в детстве, когда он был один, на грани смерти, с ним разговаривал Бог. Я медленно поднял голову, выискивая какой-либо признак презрения или негодования. К моему облегчению, госпожа не выразила ни того, ни другого.
– Этот юноша… мой друг… он хочет знать, возможно ли такое. Мог… могло ли божество снизойти до разговора с мальчиком без города и без положения, с ребенком без гроша за душой, не имевшим никакого дара, который он мог бы принести в жертву, и даже не знавшим слов молитвы? Или мой друг плодил фантомы, выдумывал пустые видения от собственного одиночества и отчаяния?
Госпожа спросила, кто именно из богов говорил с моим другом.
– Бог-лучник. Стреловержец Аполлон.