такой праздник, что о нем будут говорить очень долго. На этом празднике я увижу всех местных молоденьких дамочек, самых красивых, из высшего общества и богатых, каких только можно найти в округе. Из них я выберу кого-нибудь, кто на время станет хозяйкой этих статных залов. Именно так: только на время. Интересно, здесь есть семейный склеп? Если есть, я бы хотел его использовать.
В стоимость Андербери-на-Горе входила и старая мебель. Поэтому барон мог чувствовать себя как дома. Для него была приготовлена спальня с дорогой кроватью. Постельное белье и мебель были присланы мистером Ликом из его собственного дома. Несомненно, он рассчитывал окупить такой подарок.
Примерно через два часа изучения дома барон сел в своей главной комнате и легко поел. После этого, положив руки на грудь, он полностью предался размышлениям. По улыбке, которая иногда озаряла его физиономию, можно было понять, что они носили приятный и счастливый характер. Время от времени, по нескольким отрывочным словам, которые слетали с его губ, можно было понять, что он радовался чему-то. Такие мысли приводили его в состояние глубокого удовлетворения.
Возможно, столько удовольствия ему доставляла смерть того необычного человека, который приходил к нему. Мы склонны думать, что так оно и было, потому что именно после совершения убийства им овладели такие чувства. А может быть, им владели угрызения совести и он испытывал душевные страдания после содеянного? Вряд ли.
Скорее всего, он все-таки радовался своим достижениям, поскольку об убийстве, которое он совершил, барон нисколько не сожалел и ни в малейшей степени не раскаивался. Он был даже рад ему.
Приближался вечер. Большие комнаты древнего дома стали погружаться во мрак, но, в отличие от других убийц, терзающихся муками нечистой совести, темнота нисколько не ужасала барона Штольмайера. Наконец, с чувством усталости он встал и позвонил в колокольчик, вызывая прислугу, желая, чтобы его провели в спальню, которая уже была приготовлена.
Было странно, но, кажется, он так уже привык, барон не раздевался, перед тем как лечь в кровать. Так же как и в отеле, он снял только часть своего одеяния и плюхнулся на кровать. Через несколько мгновений он, кажется, уже крепко спал.
Мы сказали «кажется», на самом деле у барона был тревожный и беспокойный сон. Вскоре он стал неугомонно дрыгать руками туда и сюда и издавать глубокие стоны, указывающие на душевные муки.
Иногда одно или два едва различимых слова сходили с его губ, например: «Спасите меня, спасите меня! Не сейчас, не сейчас! Моя судьба! Нет, нет! Лунный свет, лунный свет! Убейте его! Поразите его!»
Такое состояние рассудка продолжалось достаточно долгое время, пока с пронзительным криком он не вскочил на ноги и не встал в позу, выражавшую ужас. Каждый его член дрожал, выдавая самые жуткие и страшные сцены душевного страдания.
Затем раздался громкий стук в дверь. Его ушей достиг голос Девиса, который был встревожен странным криком, исходившим с уст барона. Звук любого человеческого голоса был для него в такой момент музыкой.
– Вы больны, сэр? – закричал Девис. – Вы не больны?
– Нет, нет. Это был всего лишь сон. Только сон.
Сказав это он добавил, сам себе: «Но такой ужасный сой, что я даже боюсь снова закрывать глаза, потому что это жуткое видение может посетить меня снова. Это был такой многозначительный сон, что мои воспоминания будут представлять мне его реальностью».
Он сел и вытер со лба холодный пот. Встав, он шатающейся походкой подошел к окну и открыл занавеску. Поток прекрасного и мягкого лунного света заполнил комнату. Когда холодные лучи упали на его лицо, он стал дышать свободнее, как будто на него внезапно стало ярко светить полуденное солнце.
– Теперь лучше, – пробормотал он. – Теперь мне гораздо лучше. Какое страшное видение принесло мне подогретое воображение! Придите, придите прекрасные лунные лучи, придите. Я чувствую ваше бодрящее влияние у себя в сердце.
Дикая дрожь, которая охватила его, прошла, и он снова обрел привычное хладнокровие и спокойствие лица, если это можно так назвать. В течение некоторого времени он сидел в тишине, а затем тихим глубоким тоном произнес:
– Это был странный сон! Скопище странных видений и странных порывов! Я думал, что стою в склепе, а вокруг меня нет ничего кроме мрака и опустошения. Когда я стоял, склеп стал наполняться отвратительными телами, приходящими ниоткуда, но приходящими постоянно, они забили склеп так, что уже не оставалось свободного места… Они раздробили меня на маленькие кусочки. Я стоял там с сотнями скалящихся лиц вокруг меня. Это был такой дикий приступ ужаса, что я отдал бы весь мир, только чтобы избежать его жуткого рабства. Они насмехались надо мной. Их смех наполнял мои уши пронзительными криками. Потом мне было сделано предложение, которое прокричал диким воплем каждый голос. Мне предлагали принять в могилу живого человека.
«Засыпь его земными горами, – кричал голос. – Дай ему редкий дар бессмертия, а потом дай ему лежать зарытым тысячи лет».
Они хватали меня, эти мрачные и ужасные формы, меня поместили глубоко в недра земли, на необычайную глубину. Когда я думал, что моя судьба решена, я нашел себя в одном из этих ледяных колодцев поместья, смертельно холодном, а толпа энергичных и странных лиц, освещенных светом факелов, смотрела на меня сверху. Но никто из них не говорил. Они стали бросать на меня большие куски скал. Я позвал на помощь и попросил смерти. Но они продолжали заполнять яму в то время, как я лежал на ее дне, неспособный сделать ничего кроме как агонистически думать. В отчаянии я вырвался из этого жуткого сна и проснулся.
Он молчал и, казалось, сильно наслаждался лучами луны, которые падали на его лицо. Через некоторое время, для того чтобы можно было сильнее почувствовать их влияние, он открыл окно и вышел на балкон, который был сразу за окном.
Ему открылось прекрасное зрелище, перед ним лежала полоса обработанной земли. С другой стороны был бесконечный для восприятия человеческого глаза океан, на котором так красиво и сильно сияли лунные лучи, что он казался пеленой яркого серебра, беспорядочно разбитого на мелкие кусочки.
Это была сцена, на которую поэт или художник, художники – все поэты, хотя поэты не все художники, мог бы глядеть с восторгом и восхищением.
Даже малейшее дуновение ветра не колыхало листья на деревьях. Правила такая тишина и такая безмятежность, что о данном можно было подумать как о новом и прекрасном мире, гармонию которого
