другую сторону – там чернел лес, а внизу поблескивала вода
Распахнул раму, высунулся.
Да, это ров. Высоконько. Ну да выбора нет.
Вскарабкался было на подоконник, но кое-что вспомнил – спрыгнул обратно.
Сначала подбежал к двери в гостиную, запер ее на ключ. Потом схватил за лацканы Кешу.
– А ну-ка, юноша, отдавайте деньги. Ваша гипотеза не подтвердилась.
Блондин дрожащей рукой протянул прокурору весь бумажник. Матвей Бенционович вынул свою сотенную.
Послышался топот ног, дверь затряслась – в нее толкались плечами.
Оглядев напоследок комнату, Бердичевский цапнул со стола недопитую бутылку и лишь после этого вернулся к окну.
В дверь размеренно колотили чем-то тяжелым. С филенки отлетела золоченая завитушка.
Поскорей, чтоб не успеть испугаться, прокурор шагнул в пустоту.
– Ы-ы!!! – вырвался из его горла отчаянный крик, а в следующую секунду рот пришлось закрыть, потому что статский советник с головой ушел в пахучую черную воду.
Ударился ногами о мягкое дно, оттолкнулся, вынырнул.
Выплюнув склизкую тину, запрыгал к берегу. Плыть было невозможно, потому что в одной руке Бердичевский держал бутылку, в другой – «лефоше». Пришлось скакать наподобие кузнечика: толкнулся ногами, глотнул воздуха, снова ушел с головой. Правда, глубина была небольшая, кисти рук оставались над поверхностью.
Скачков в пять-шесть добрался до мелкого места. Наткнулся костяшками пальцев на что-то скользкое, круглое, податливое – и заорал в голос, вспомнив о болотной гадине. Но ни бутылку, ни револьвер не выпустил.
Слава Богу, это была не змея – старые, размокшие бревна, которыми оказались выложены стенки рва.
Бердичевский кое-как уперся ногой, вылез из воды и дополз до кустов. Только тогда оглянулся на замок.
В освещенном окне (и вовсе не так уж высоко, как казалось сверху) торчали две головы, потом между ними влезла третья.
– Догнать! – послышался голос графа. – Тысячу рублей даю!
Сил бегать по ночному лесу у прокурора не было – полет из окна и прыганье в воде порядком поубавили в нем пыл к физическим упражнениям. Следовало остудить в слугах прыть, пусть сообразят, что жизнь дороже тысячи целковых.
Матвей Бенционович вылил из револьверного ствола воду и дважды пальнул в стену.
Головы из освещенного прямоугольника немедленно исчезли.
– Лампы гаси! – истошно крикнул кто-то. – Ему нас видно! Убьет!
Свет в гостиной, а затем и во всем втором отаже погас.
Ну то-то.
Продравшись через кусты, мокрый и грязный прокурор спустился на мощеную дорогу. Отхлебнул из горлышка, припустил рысцой – чтобы согреться.
Бежать вниз было легко и приятно. Шагов с полста одолеешь – и глоток. Еще полста шагов – еще глоток.
Настроение у статского советника было просто чудесным.
В Житомир он добрался только на рассвете, в крестьянской телеге.
В номере помылся, переоделся. Купил у ночного портье из-под прилавка бутылку портвейна – оказал преступное пособничество нарушителю закона о правилах винной торговли.
Половину вылакал сразу – по-новому, прямо из горлышка. Однако не опьянел, а, наоборот, собрался с мыслями.
За окном занимался день. Прокурор сидел на кровати в подтяжках, тянул из бутылки портвейн и прикидывал последовательность дальнейших действий.
Искать на графа управу в полиции бесполезно. За ночь Чарнокуцкий, конечно, перепрятал, а то и уничтожил секретную часть своей коллекции (интересно, что у него там за гадости?). За этого выродка нужно будет взяться основательно, через Киев и генерал-губернаторскую канцелярию. Дело долгoe, а чем закончится, ясно заранее: не каторгой – комфортабельной психиатрической лечебницей.
Ладно, это подождет. Есть дело куда более срочное.
Во сколько у них тут по субботам начинается присутствие?
Ровно в девять Бердичевский был в тюремном комитете, где от знакомого инспектора получил записку к смотрителю губернского узилища.
В тюрьме в долгие разговоры вступать не стал, спросил сразу:
– Книга посещений арестантов ведется?
– Так точно, ваше высокородие. С этим строго. Кто ни приди, хоть сам губернатор, обязательно записываем, – доложил дежурный надзиратель.
Вот с чего нужно было начинать, укорил себя Матвей Бенционович, чем в грязных канавах-то барахтаться. Скверный из меня сыщик. Не Пелагия.
Открыл журнал за 19 ноября прошлого года (в тот день выпустили Рацевича). Заскользил пальцем по строчкам, двигаясь снизу вверх.
18 ноября заключенного из одиннадцатой «дворянской» никто не навещал, хотя в тюрьме побывали двадцать шесть человек.
17 ноября было тридцать два посещения, но к Рацевичу опять никого.
16 ноября... Вот, вот оно!
В графе «К кому» аккуратным писарским почерком выведено: «В 11-ую к несостоятельному должнику Рацевичу». И напротив, в графе «роспись посетителя: имя, фамилия, звание», какие-то каракули.
Прокурор поднес регистрационную книгу к окну, где светлее.
Принялся разбирать небрежно написанные буквы.
Когда буквы сложились в имя, Бердичевский уронил журнал на подоконник и часто-часто захлопал ресницами.
XIII. МОРЕ МЕРТВЫХ
Будет Новейший Завет
Путь до Бет-Кебира был утомителен и однообразен.
Река Иордан жесточайше разочаровала паломницу своей худосочностью и неживописностью. Полина Андреевна отчасти даже обиделась на Провидение, которому отчего-то заблагорассудилось поместить величайшее событие в истории человечества у этого жалкого ручья, а, скажем, не на величественных берегах ее родной Реки, где небо и земля не щурятся от пыли и зноя, а смотрят друг на друга широко раскрытыми глазами.
Но когда Иордан влился в Мертвое море, иначе именуемое Асфальтовым, пейзаж стал еще скучней.
Справа горбилась лысыми холмами Иудейская пустыня, слева простиралось окутанное дымкой зеркало воды. Сначала Пелагии померещилось, что море затянуто панцирем серебристого льда, что при такой жаре было совершенно немыслимо. Монахиня спустилась к берегу и протянула к воде руку. Даже вблизи иллюзия ледяного покрова была абсолютной. Но пальцы коснулись не холодной твердой корки, а погрузились в теплую, совершенно прозрачную влагу, под которой лежал сплошной слой белой соли. Полина Андреевна лизнула мокрую руку и ощутила вкус слез.
Глаза болели от нестерпимого блеска. Мерцало не только море, но и зазубренные скалы, пустыня, дорога. А тишина была такая, какой Пелагия не встречала нигде и никогда. Не шуршал песок, не плескалась вода, и когда Салах остановил лошадей, чтобы дать им отдых, безмолвие окружающего мира стало просто невыносимым. «Мертвая тишина на Мертвом море», сказала про себя Пелагия, безо всякого намерения скаламбурить.
По мере приближения к южной оконечности соленого озера, вокруг становилось всё безжизненней и противоестественней. Из земли повылезали острые утесы, похожие не то на гигантские занозы, не то на
