Мать долго молчала. Она разгладила руками платье на коленях.
— Это бывает, — сказала она наконец. — Я раз съела кусок угля, когда была беременная. Большой кусок угля. Бабка меня отругала. А ты не говори так про ребенка. Ты даже думать об этом не имеешь права.
— Ни мужа. Ни молока.
Мать сказала:
— Будь ты здоровая, я бы тебе всыпала как следует. Пощечину бы залепила. — Она встала и ушла в палатку. И вскоре вышла и, остановившись перед Розой Сарона, протянула руку. — Смотри! — В руке у нее были маленькие золотые серьги. — Это тебе.
Глаза у Розы Сарона повеселели, но она тут же отвела их в сторону.
— У меня уши не проколоты.
— А я сейчас их проколю. — Мать снова ушла в палатку. Она вернулась с картонной коробочкой в руках. Быстро продела в иглу нитку, взяла ее вдвое и завязала несколько узелков. Потом продела нитку во вторую иглу, тоже завязала ее узелками и вынула из коробочки пробку.
— Больно будет. Ой!
Мать подошла к Розе Сарона, сунула пробку ей за ухо и проколола мочку иглой.
Роза Сарона съежилась.
— Колет. Ой, будет больно!
— Больнее не будет.
— Нет, будет.
— Ну, хорошо. Давай сначала посмотрим с другой стороны. — Она подложила пробку ей за ухо и проколола вторую мочку.
— Ой, будет больно!
— Тише, тише, — сказала мать. — Вот и все.
Роза Сарона с удивлением посмотрела на нее. Мать перерезала нитки и протянула в обе мочки по узелку.
— Ну вот, — сказала она. — Теперь будем каждый день протягивать по одному узелку, а через две недели сможешь надеть серьги. Возьми! Это теперь твое. Спрячь их у себя.
Роза Сарона осторожно потрогала уши и посмотрела на капельки крови, оставшиеся на пальцах.
— Совсем не больно. Только чуть укололо.
— Это давно надо было сделать, — сказала мать. Она взглянула дочери в лицо и торжествующе улыбнулась. Ну, кончай с посудой. Ребенок у тебя будет хороший. Я чуть не забыла, — тебе рожать скоро, а уши не проколоты. Ну, теперь не страшно.
— Разве это что-нибудь значит?
— Конечно, — сказала мать. — Конечно, значит.
Эл неторопливо шел к площадке для танцев. Поравнявшись с одной маленькой палаткой, он негромко свистнул и зашагал дальше. Он вышел за черту лагеря и сел на траву.
Красная каемка облаков, собравшихся на западе, потухла, и сердцевина у них стала черная. Эл почесал ноги и поднял голову, глядя в вечернее небо.
Через несколько минут невдалеке показалась девушка — белокурая, хорошенькая, с точеными чертами лица. Она молча села рядом с ним на траву. Эл обнял ее за талию, и его пальцы забрались чуть повыше.
— Не надо, — сказала она. — Щекотно.
— А мы завтра уезжаем, — сказал Эл.
Она испуганно посмотрела на него.
— Завтра? Куда?
— Дальше на север, — небрежно бросил он.
— А мы поженимся?
— Поженимся — когда-нибудь.
— Ты говорил, что совсем скоро! — сердито крикнула она.
— Как скоро, так сейчас.
— Ты же обещал! — Его пальцы забрались еще выше. — Отстань! — крикнула она. — Ты говорил, мы поженимся.
— Ну и поженимся.
— А теперь собрался уезжать?
Эл спросил:
— А чего ты разволновалась? Забеременела, что ли?
— Нет.
Эл рассмеялся.
— Выходит, я даром время терял.
Она вздернула подбородок, вскочила.
— Хорошо, Эл Джоуд! Ты больше ко мне не лезь. Я на тебя и смотреть не стану.
— Брось. Ну что еще выдумала!
— Вообразил о себе бог знает что. Ишь — удалец выискался!
— Ну подожди.
— Думаешь, я буду с тобой гулять? Как бы не так. Будто у меня других нет!
— А ты подожди.
— Убирайся!
Эл вдруг подался вперед, схватил ее за щиколотку и рванул к себе. Она упала, он обнял ее и зажал ей рукой злобно кривившийся рот. Она пыталась укусить его, но он сдержал ее другой рукой, а ладонь выгнул чашечкой. И через минуту она затихла, а еще через минуту они уже смеялись, лежа в сухой траве.
— Мы скоро вернемся, — сказал Эл. — Я привезу много денег. Поедем с тобой в Голливуд, будем ходить в кино.
Она лежала на спине. Эл нагнулся над ней. Он увидел черные облака, отражавшиеся в ее глазах, и он увидел в ее глазах яркую ночную звезду…
— Поедем на поезде, — сказал Эл.
— А когда это будет? — спросила она.
— Ну, может, через месяц, — ответил он.
Сумерки сгустились; отец и дядя Джон сидели на корточках у крыльца конторы, где собрались и другие главы семейств. Перед глазами у них была ночь и неизвестное будущее. Маленький управляющий в потертом белом костюме стоял, облокотившись на перила крыльца. Лицо у него было усталое, осунувшееся.
Хастон повернулся к нему.
— Вы бы пошли вздремнуть, мистер.
— Да, не мешает. Сегодня ночью в одной палатке у третьего корпуса были роды. Я скоро стану настоящей повивальной бабкой.
— Надо уметь и это, — сказал Хастон. — Женатому человеку все надо уметь.
Отец сказал:
— Мы завтра уезжаем.
— Вот как? Куда же?
— Думаем, дальше на север. Может, устроимся на сбор хлопка. Сидим без работы. Есть нечего.
— А там есть работа? — спросил Хастон.
— Не знаю, но ведь тут-то ее наверняка нет.
— Немного погодя будет, — сказал Хастон. — Мы решили ждать.
— Уезжать не хочется, — продолжал отец. — Народ здесь хороший… уборные и все такое прочее. Да ведь кормиться-то надо. Бак у нас заправлен. Куда-нибудь доберемся. Мы здесь мылись каждый день. Я в жизни таким чистым не ходил. И ведь чудно? — раньше мылся только раз в неделю, а по?том от меня не пахло. А теперь — пропустишь день, и от тебя разит. Отчего бы это? От частого мытья, что ли?
