— Еще хлеба.
— Прошу. Большая буханка пятнадцать центов.
— Ей цена двенадцать.
— Совершенно верно. Поезжайте в город, там купите за двенадцать. Галлон бензина. Что прикажете еще? Картошки?
— Да, картошки.
— На четверть доллара пять фунтов.
Мать с грозным видом двинулась на него.
— Наслушалась я вас, довольно! Я знаю, почем она в городе.
Продавец поджал губы.
— Поезжайте в город.
Мать посмотрела на свою стиснутую в кулак руку.
— Что же это такое? — тихо спросила она. — Вы здесь хозяин?
— Нет. Я здесь работаю.
— А зачем вы шутки шутите? Так легче, что ли?
Она разглядывала свои заскорузлые, морщинистые руки. Продавец молчал.
— Кто же здесь хозяин?
— Акционерное общество «Ферма Хупера», мэм.
— Оно и цены устанавливает?
— Да, мэм.
Мать подняла на него глаза и чуть улыбнулась.
— К вам, наверно, кто ни придет, все вот так злятся, как я?
Он помолчал, прежде чем ответить.
— Да, мэм.
— Потому вы и шутки шутите?
— То есть как?
— Такое подлое дело. Вам, наверно, стыдно. Поневоле отшучиваетесь. — Голос у матери был мягкий. Продавец, как зачарованный, смотрел на нее. Он молчал. — Значит, так, — сказала наконец мать. — Сорок центов за мясо, хлеб — пятнадцать, картошка — двадцать пять. Всего восемьдесят центов? А кофе?
— Самый дешевый — двадцать центов, мэм.
— Значит, ровно доллар. Работали семеро, а наработали только на ужин. — Она опять взглянула на свои руки. — Заверните, — быстро проговорила она.
— Слушаю, мэм, — сказал продавец. — Благодарю вас. — Он положил картошку в бумажный мешок и аккуратно загнул его сверху. Потом покосился на мать и быстро спрятал глаза, опустив их к прилавку.
Мать следила за ним и чуть улыбалась.
— Как же вы пошли на такую работу? — спросила она.
— А есть человеку надо? — сказал продавец и повторил грозно: — Надо человеку есть?
— Какому человеку? — спросила мать.
Он положил на прилавок четыре пакета.
— Фарш, картофель, хлеб, кофе. Ровно доллар.
Мать протянула ему талон и подождала, пока он запишет фамилию и сумму.
— Вот так, — сказал продавец. — Теперь в расчете.
Мать взяла пакеты с прилавка.
— Слушайте, — сказала она. — У нас нет сахара к кофе. Том — мой сын — захочет с сахаром. Слушайте. Они сейчас работают. Отпустите мне сахару, а талон я принесу потом.
Продавец отвел глаза в сторону — отвел так, чтобы не видеть матери.
— Не могу, — тихо сказал он. — Такое правило. Не могу. Мне влетит. Выгонят.
— Да ведь они работают в саду. Им уж, верно, больше десяти центов причитается. Дайте мне только на десять центов. Тому хочется сладкого кофе. Он просил купить сахара.
— Не могу, мэм. Такое правило. Без талона товар не отпускается. Управляющий то и дело мне это твердит. Нет, не могу. Не могу. Меня поймают. На этом нас всегда ловят. Всегда. Не могу.
— На десять центов?
— И на один не могу. — Он умоляюще посмотрел на нее. И вдруг его лицо преобразилось — испуга как не бывало. Он вынул из кармана десять центов и опустил их в кассу. — Вот, — с облегчением сказал он, достал из-под прилавка маленький пакетик, расправил его, всыпал туда немного сахара, взвесил и добавил еще несколько кусков. — Получайте. Все в порядке. Принесете талон, я вычту свои десять центов.
Мать не сводила с него глаз. Ее рука потянулась к пакетику с сахаром и положила его сверху на кульки.
— Спасибо вам, — негромко сказала мать. Она подошла к двери и, став на порог, оглянулась. — Одно я заучила крепко, — сказала она. — Все время этому учусь, изо дня в день. Если у тебя беда, если ты в нужде, если тебя обидели — иди к беднякам. Только они и помогут, больше никто. — Дверь за ней захлопнулась.
Продавец облокотился на прилавок, глядя матери вслед своими удивленными глазами. Раскормленная пестрая кошка вспрыгнула к нему, подошла лениво и потерлась о его плечо. Он протянул руку и прижал ее к щеке. Кошка громко мурлыкала, подергивая кончиком хвоста.
Том, Эл, отец и дядя Джон возвращались из сада, когда было уже совсем темно. Они шли, устало волоча ноги.
— Протягиваешь руку, срываешь персик — только и всего; а спина прямо разламывается, — сказал отец.
— Дня через два пройдет, — сказал Том. — Слушай, па, я после ужина хочу пойти разузнать, что там творилось за воротами. Покоя мне это не дает. Пойдешь со мной?
— Нет, — ответил отец. — Я хоть немножко хочу пожить так, чтобы работать и ни о чем не думать. Последнее время только и делал, что мозгами шевелил, — замучил их насмерть. Нет, я посижу немножко, а потом спать.
— Ну а ты, Эл?
Эл отвел глаза в сторону.
— Я, пожалуй, поброжу по лагерю, оглядеться надо, — ответил он.
— Дядя Джон не пойдет, я знаю. Что ж, схожу один. Меня любопытство разбирает.
Отец сказал:
— А у меня любопытство тогда разгорится, когда тут полисменов поубавится.
— Может, ночью их там не будет, — сказал Том.
— Проверку им устраивать я не собираюсь. Ты матери лучше не говори, куда идешь. Не то она изведется.
Том повернулся к Элу.
— А тебе не любопытно узнать, что там происходит?
— Я лучше по лагерю поброжу.
— Девочек разыскивать?
— Это мое дело, — огрызнулся Эл.
— А я все-таки пойду, — сказал Том.
Они вышли из сада в пыльный проход между двумя рядами красных домишек. Кое-где из дверей лился неяркий желтый свет керосиновых фонарей, а внутри, в полумраке, двигались черные тени. В дальнем конце прохода, прислонив винтовку к коленям, по-прежнему сидел караульный.
Том замедлил шаги, поравнявшись с ним.
— Здесь есть где помыться, мистер?
Караульный пригляделся к нему в темноте, потом сказал:
— Видишь цистерну?
— Да.
— Там шланг есть.
