если красные такие, как вы говорите, так ведь я тоже хочу получать тридцать центов. Это все хотят. Выходит, мистер Хайнз, мы красные». — Тимоти подровнял лопатой еще один бугорок, и твердая земля заблестела на срезе.
Том рассмеялся.
— Я, наверно, тоже красный. — Кирка взлетела и опустилась, и грунт дал трещину. Пот струился у Тома по лбу и по щекам, поблескивал каплями на шее. — А черт, — сказал он, — хорошая вещь-кирка (ух!), если уметь с ней обращаться (ух!). Приладишься (ух!) — и как хорошо дело идет (ух!).
Они шли друг за другом, и канава мало-помалу росла, а солнце, поднимавшееся все выше и выше, обдавало их зноем.
Когда Том ушел, Руфь постояла еще несколько минут, глядя на дверь санитарного корпуса. Без Уинфилда, перед которым можно было покрасоваться, храбрости у нее не хватало. Она поставила одну босую ногу на цементный пол и тут же отступила назад. Из палатки в дальнем конце прохода вышла женщина и принялась растапливать железную печку. Руфь пошла туда, но ее тут же потянуло обратно. Она тихонько подкралась к своей палатке и заглянула внутрь. Справа, прямо на земле, лежал дядя Джон, рот у него был открыт, из горла вырывался булькающий, заливистый храп. Отец и мать спали под одним одеялом, укрывшись им с головой от света. Эл лежал с левого края, прикрыв согнутой в локте рукой глаза. У самого входа в палатку спали Роза Сарона и Уинфилд, а рядом с Уинфилдом было и ее местечко, свободное сейчас. Руфь присела на корточки. Она уставилась на светлую голову Уинфилда, и, почувствовав этот взгляд, мальчик проснулся и посмотрел на нее безмятежно спокойными глазами. Руфь прижала палец к губам и поманила его другой рукой. Уинфилд покосился на Розу Сарона. Ее раскрасневшееся лицо было совсем рядом, она дышала, чуть приоткрыв рот. Уинфилд осторожно приподнял одеяло и вылез из-под него. Потом тихонько скользнул наружу, к Руфи.
— Ты давно встала? — шепотом спросил он.
Соблюдая всяческую осторожность, Руфь отвела его в сторону и, когда им уже ничто не грозило, ответила:
— Я вовсе не ложилась. Я всю ночь хожу.
— Неправда, — сказал Уинфилд. — Врунья ты.
— Я врунья? — сказала она. — Хорошо. А зато ты ничего не узнаешь. Одного дядьку зарезали ножом, а потом прибежал медведь и утащил ребеночка. А я тебе про это не расскажу.
— Никакого медведя не было, — неуверенно проговорил Уинфилд. Он прочесал волосы пальцами и оттянул штаны в шагу.
— Хорошо, пусть не было, — насмешливо сказала Руфь. — И белых суднышек из того самого, из чего посуду делают, — помнишь в прейскурантах? — их тоже не было.
Уинфилд уставился на нее во все глаза. Он показал на санитарный корпус.
— Там?
— Я же врунья! Какой мне интерес тебе рассказывать.
— Пойдем посмотрим, — сказал Уинфилд.
— Я уже там была, — сказала Руфь. — И сидела на них. И даже пипи туда сделала.
— И все ты врешь, — сказал Уинфилд.
Они пошли к санитарному корпусу, и теперь Руфь уже ничего не боялась. Она храбро вошла туда первая. Вдоль одной стены большой комнаты были уборные, отделенные одна от другой перегородками, каждая с дверью. Белый фаянс сверкал чистотой. Вдоль противоположной стены шли умывальные раковины, а напротив входа — четыре душевых кабины.
— Вот, — сказала Руфь. — Это судна. Такие, как в прейскурантах. — Дети подошли к крайней уборной. Руфь из чистого хвастовства задрала платье и села на унитаз. — Говорю тебе — я здесь уже была, — сказала она. И в унитазе послышалось журчанье — в виде доказательства.
Уинфилд стоял сконфуженный. Его рука нажала на спускной рычажок. Раздался рев воды. Руфь подскочила и шарахнулась в сторону. Они стояли посреди комнаты и смотрели на унитаз. Вода в нем все еще бежала.
— Это все ты, — сказала Руфь. — Подошел и сломал. Я видела.
— Нет, не я. Честное слово, не я.
— Я же видела, — сказала Руфь. — Тебя к хорошим вещам и близко нельзя подпускать.
Уинфилд понурился. Он взглянул на Руфь, и глаза у него налились слезами, подбородок задрожал. И Руфь сжалилась над ним.
— Ничего. Я не нажалуюсь. Мы скажем, что это так и было. Скажем, что и не заходили сюда. — Она вывела его из санитарного корпуса.
Солнце, поднявшееся из-за горы, светило теперь на железные рифленые крыши пяти санитарных корпусов, светило на серые палатки и на чисто выметенные проходы между ними. Лагерь проснулся. В походных печках горел огонь; печки были сделаны из керосиновых бидонов, из листового железа. В воздухе тянуло дымком. По?лы палаток были откинуты, и люди ходили по лагерю. Около палатки Джоудов, поглядывая по сторонам, стояла мать. Она увидела своих ребят и пошла к ним навстречу.
— Я уж забеспокоилась, — сказала она. — Где вы бегаете, бог вас знает.
— Мы просто так ходили, смотрели, — сказала Руфь.
— А где Том? Вы его не видели?
Руфь сразу приняла деловой вид.
— Видела, мэм. Том меня разбудил и сказал, что передать. — Она замолчала, подчеркивая этим значительность своей роли.
— Ну, что? — нетерпеливо спросила мать.
— Он велел сказать тебе… — Она снова замолчала и горделиво поглядела на Уинфилда.
Мать угрожающе подняла руку.
— Ну?
— Он получил работу, — быстро проговорила Руфь. — Он пошел работать. — Она с опаской посмотрела на руку матери. Рука опустилась, потом потянулась к Руфи. Мать обняла Руфь за плечи, на минуту крепко прижала ее к себе и тут же отпустила.
Руфь сконфуженно потупилась и переменила тему разговора.
— А там есть уборные, — сказала она. — Беленькие.
— Ты уж сбегала туда? — спросила мать.
— Да, вместе с Уинфилдом, — ответила Руфь и тут же предала брата: — Уинфилд сломал одну уборную.
Уинфилд покраснел. Он сверкнул глазами на Руфь.
— А она сделала туда пипи, — злобно сказал он.
Мать сразу забеспокоилась.
— Что вы там натворили? Покажите мне. — Она насильно подвела их к санитарному корпусу и втолкнула туда. — Что вы натворили?
Руфь показала на унитаз:
— Тут что-то зашипело, зажурчало. Сейчас ничего, тихо.
— Покажите, что вы сделали, — потребовала мать.
Уинфилд нехотя подошел к унитазу.
— Я совсем не сильно нажал. Просто взялся за нее вот так, и… — Вода снова хлынула. Он шарахнулся в сторону.
Мать запрокинула голову и рассмеялась, а Руфь и Уинфилд обиженно посмотрели на нее.
— Это так и надо, — сказала мать. — Я видела такие. Когда кончишь, надо нажать, вот и все.
Детям было нелегко перенести позор собственного невежества. Они вышли на улицу и побрели между палатками поглазеть на большую семью, сидевшую за завтраком.
Мать смотрела им вслед, стоя в дверях. Потом она оглядела комнату. Она подошла к душевой кабинке и заглянула внутрь. Подошла к умывальникам и провела ладонью по белому фаянсу. Отвернула немного кран, подставила палец под струю и быстро отдернула руку, потому что вода полилась горячая. Она посмотрела на умывальник, потом закрыла слив и налила в раковину воды — немного из горячего крана,
