Хотя сидеть-то не на чем, — спохватилась она. — Сейчас я приготовлю кофе.
— Нет, нет, — церемонно сказала Энни. — Не беспокойтесь. Мы зашли посмотреть, как вы тут устроились. Хотим, чтобы вы чувствовали себя как дома.
Джесси Буллит строго остановила ее:
— Энни, не забывайте, пожалуйста, что председательница — я.
— Хорошо, хорошо. Но на следующей неделе я буду председательницей.
— Вот и ждите следующей недели. Мы меняемся, — пояснила она матери.
— Может, вы все-таки выпьете кофе? — растерянно спросила мать.
— Нет, благодарю вас. — Джесси взяла власть в свои руки. — Мы сначала покажем вам санитарный корпус, а потом, если хотите, запишем вас в женский клуб, поручим какую-нибудь работу. Конечно, это ваша добрая воля — записываться не обязательно.
— А за это… за это надо платить?
— Платить ничего не надо — надо работать. А когда вас здесь узнают поближе, тогда, может, и в комиссию выберут, — перебила ее Энни. — Вот, например, Джесси — она член не только нашей комиссии. Она входит и в главную.
Джесси горделиво улыбнулась.
— Избрана единогласно, — сказала она. — Ну-с, миссис Джоуд, теперь мы вам расскажем, какие у нас порядки в лагере.
Мать сказала:
— А это моя дочка, Роза Сарона.
— Здравствуйте, — сказали они.
— Пойдемте и вы с нами.
В голосе Джесси звучало достоинство и благодушие. Ее речь была затвержена давным-давно.
— Вы не думайте, миссис Джоуд, что мы суем нос в ваши дела. У нас в лагере есть много мест, которыми пользуются все. И мы установили кое-какие правила. Сейчас мы зайдем в санитарный корпус. Здесь все бывают, и все обязаны поддерживать в нем чистоту. — Они подошли к той части корпуса, где помещались лохани для стирки — числом двадцать. Восемь были заняты; женщины стирали в них белье и складывали отжатые вещи кучками на чистом цементном полу. — Вы можете прийти сюда когда угодно, — сказала Джесси. — Единственное, что от вас требуется, это прибрать за собой.
Женщины, занятые стиркой, с любопытством смотрели на них. Джесси громко сказала:
— Это миссис Джоуд и Роза. Они будут жить у нас.
Все хором поздоровались, а мать чуть присела и кивнула им со словами:
— Очень рада познакомиться, для меня это большая честь.
Джесси проследовала во главе комиссии в уборную и душевую.
— Я здесь уже была, — сказала мать. — И даже помылась под душем.
— Для этого души и сделаны, — сказала Джесси. — Тут те же правила: надо за собой прибрать. Каждую неделю назначается новое дежурство, дежурные раз в день все моют. Может, и вы будете дежурить. Надо приносить свое мыло.
— Придется купить, — сказала мать. — У нас все вышло.
В голосе Джесси послышались благоговейные нотки.
— А этим вы пользовались? — спросила она, показывая на уборные.
— Да, мэм. Сегодня утром.
Джесси вздохнула:
— Что ж, хорошо.
— На прошлой неделе… — начала Элла Саммерс.
Джесси строго осадила ее:
— Миссис Саммерс, об этом расскажу я.
Элла сдалась:
— Хорошо, хорошо.
Джесси продолжала:
— На прошлой неделе рассказывали вы, как председательница. А теперь я попрошу вас помолчать.
— Хорошо, расскажите сами про эту женщину, — согласилась Элла.
— Собственно говоря, — начала Джесси, — наша комиссия не должна сплетничать, но я не буду называть имен. На прошлой неделе сюда зашла одна женщина из только что приехавших; комиссия с ней еще не успела побеседовать. Приходит она сюда, кладет брюки мужа в унитаз и говорит: «Что-то уж очень низко да тесно. В три погибели гнешься. Неужели не могли сделать повыше?»
Члены комиссии высокомерно улыбнулись.
Элла опять перебила ее:
— Говорит: «Сюда сразу много не войдет». — И Элла, не сморгнув, выдержала строгий взгляд Джесси.
Джесси сказала:
— Из-за туалетной бумаги у нас постоянные неприятности. Выносить ее отсюда не разрешается — такое правило. — Она громко прищелкнула языком. — Деньги на туалетную бумагу мы собираем со всего лагеря. — Пауза… Потом: — Корпус номер четыре изводит бумаги больше всех. Наверно, ее кто-то ворует. Об этом говорили на общем собрании: «В женской уборной корпуса номер четыре изводят слишком много бумаги». Так и было сказано, при всех!
Мать слушала их, затаив дыхание:
— Воруют? А зачем?
— Такие неприятности бывали и раньше, — продолжала Джесси. — Последний раз выяснилось, что три девочки вырезают из нее бумажных кукол. Девочек поймали. Но куда бумага девается теперь — неизвестно. Не успеешь повесить рулон, и уж ничего нет. Об этом говорилось на собрании. Одна женщина предложила провести звонок, чтобы он каждый раз звонил, когда рулон поворачивается. Тогда можно было бы уследить, кто сколько изводит. — Она покачала головой. — Просто не знаю, как быть. Я об этом всю неделю думаю. В корпусе номер четыре кто-то ворует бумагу.
Позади раздался жалобный голос:
— Миссис Буллит. — Члены комиссии обернулись. — Миссис Буллит, я слышала, что вы говорили. — В дверях стояла женщина, вся красная, потная. — Миссис Буллит, на собрании у меня духу не хватило признаться. Ну просто духу не хватило. Засмеяли бы.
— О чем это вы? — Джесси двинулась на нее.
— Может… может, это наша вина… Только мы не воруем, миссис Буллит.
Джесси подходила все ближе и ближе, и на лице у кающейся грешницы пот выступил теперь крупными каплями.
— Что я могу поделать, миссис Буллит?
— Объясните толком, в чем дело, — сказала Джесси. — Наш корпус опозорился из-за туалетной бумаги.
— Это тянется уже целую неделю, миссис Буллит. Но что поделаешь? Вы знаете, ведь у меня пять дочерей.
— Что же они делают с бумагой? — грозно спросила Джесси.
— Пользуются ею, больше ничего. Честное слово, больше ничего.
— Как же они смеют? Четырех-пяти бумажек вполне достаточно. Что с ними такое?
Женщина промямлила:
— Понос. У всех пятерых. Мы сидим без денег. Они наелись незрелого винограда. Каждые десять минут бегают. — И, стараясь хоть как-то выгородить своих девочек, добавила: — Они не воруют бумагу.
Джесси вздохнула:
— Почему же вы раньше этого не сказали? Надо было сказать. Из-за вас корпус номер четыре опозорился. А поносом каждый может заболеть.
Жалобный голос тянул свое:
