И еще. Спрячь свой знак. Роддэры это напоказ не носят.
Я усмехнулся, глядя, как торопливо снимает Рыжик свой золотой кружок. Знак действительно делают из золота, запрессовывая внутрь идентификатор и выдавливая на поверхности слова: «Достиг возраста персональной ответственности». На обороте — имя.
Игорь повернулся ко мне:
— Ну что, Чингачгук, пойдем в горы?
Горы неровной гребенкой тянулись к горизонту. Покрытые синеватым снегом вершины заманчиво поблескивали над темной каймой деревьев. Там, в горах, сосны по двадцать метров. И никаких запахов, кроме снега и хвои…
— Далековато, — небрежно произнес я, уже зная, что пойдем. — Километров сто с гаком…
— Куда нам торопиться-то, роддэрам…
Мы с Игорем понимающе смотрели друг на друга. Игорь знает, каково мне. Иначе бы мы не проводили половину года в горах…
— Да, — повернулся я к Дэйву. — Мы же забыли тебя поблагодарить, Рыжик…
Назвав его так, я невольно смутился. Не люблю кличек…
Но Рыжик, похоже, уже привык к своему новому имени.
— Точно, — подхватил Игорь. — Ты нас спас. А то сели бы мы в лужу.
Он был прав.
В пассажирском салоне гиперзвукового самолета могла поместиться великолепная лужа, в которую уселись бы два самонадеянных роддэра. Салон тянулся широченной стометровой трубой, залитой мягким оранжевым светом. В четырех рядах кресел дремали, слушали музыку и смотрели телешоу редкие пассажиры. Самолет летел полупустым, как и положено рейсу из Флориды в самом начале курортного сезона.
Мы с Игорем сидели рядом со стеклянной кабинкой диспетчера, установленной посередине салона. Наверное, близость к ней и навела Игоря на мысль покинуть самолет. Когда бархатный голосок стюардессы зазвучал из спинки кресел, объявляя, что через пятнадцать минут лайнер пролетит над Скалистыми Горами, Игорь легонько толкнул меня в бок. Я замычал, не раскрывая глаз. Хотелось подремать — всю ночь мы шли по обочине дороги, добираясь из города в аэропорт. Проходящие мимо машины иногда тормозили, сигналили, но мы упорно шли дальше. Настоящий роддэр не садится в автомобиль без крайней необходимости. Из одной машины, сигналившей особенно настойчиво, нас даже беззлобно обругали… Теперь я хотел спать, а Игорь неумолимо тормошил меня:
— Чинга! Большой Змей! Ну, Мишка!
Я вопросительно посмотрел на него.
— Давай возьмем капсулу и смотаемся.
— Зачем?
— Просто так.
Вся прелесть поступков «просто так» в том, что их не надо объяснять даже себе.
— Давай…
Мы поднялись с кресел. Как всегда после резкой смены положения, запахи ударили по мне с новой силой. Прежде всего — запах самолета. Трущийся металл, гнущаяся пластмасса, искрящие контакты, подгорелые изоляторы, подтекшая смазка, свежевыкрашенные панели и еще тысячи знакомых и не знакомых запахов сливались, к счастью для меня, в единый, воспринимаемый как шершавое скрипящее фиолетовое пятно над головой. К нему можно было легко привыкнуть и перестать замечать. Но вот аромат резких французских духов, плывущий от женщины в конце салона, оказался неизбежным и неуничтожимым. Он бил прямо в подсознание жаркой багряной волной, и стоило большого труда вынырнуть из-под нее, вновь думать спокойно и без усилий.
— Прошу выделить нам капсулу для посадки в пролетаемом районе, — вежливо сказал Игорь диспетчеру. Тот оглядел нас и… Я почувствовал, как темнеет его запах — в кровь выплеснулись стрессовые гормоны, на коже проступил незаметный для глаз пот.
— На каком основании?
Будь на нашем месте взрослые, диспетчер и спрашивать бы не стал. Что ему, капсулы жалко, что ли?.. Но к роддэрам у многих отношение было не слишком доброжелательное. Игорь вздохнул и вытащил из кармана свой знак самостоятельности. Я — свой. Пассажиры, сидевшие поблизости, уже посматривали на нас с любопытством. Еще бы. Двое мерзких грязных скандальных роддэров требуют, чтобы им, как порядочным гражданам, дали капсулу для индивидуальной посадки.
— Как мне кажется, серьезных оснований для высадки у вас нет?
Я понимал диспетчера. Перед ним стояли два пацана. Один — в диком костюме, с разноцветными волосами, загорелый и исцарапанный. Другой поаккуратнее (не люблю выкрутасы в одежде), со светлыми волосами (меня тошнит от запаха краски), светлокожий (ко мне загар плохо липнет)… но все равно — роддэр. И эти роддэры из пустой прихоти передумали лететь в Токио и решили высадиться у подножия Скалистых Гор…
— Увы. Капсула дается лишь при наличии веских причин. Или если ее попросят не менее трех пассажиров…
Поединок кончался не в нашу пользу. Роддэров оскорбили и публично продемонстрировали остальным пассажирам их беспомощность. Теперь речь шла уже о том, чтобы спасти лицо. Игорь с надеждой посмотрел в салон. Но никого, похожего на роддэра, не увидел. Лишь рядах в пяти от нас сидел мальчишка. Но уж слишком ухоженный, домашний был у него вид… На всякий случай я кивнул ему. Мальчишка кивнул в ответ и встал. Пошел по проходу, касаясь рукой знака на груди, словно боялся, что тот может исчезнуть. Я успел лишь заметить, что мальчишка рыжий и совсем маленький, не больше одиннадцати лет.
— Я тоже желаю сойти с самолета здесь.
Проголодались мы лишь к вечеру: как раз перед тем, как Игорю пришла в голову идея о капсуле, в самолете разносили обед. Весь день мы бодро шли по степи, временами устраивая привалы, болтая, рассказывая разные смешные истории. Говорили в основном мы с Игорем. Рыжик слушал и нерешительно улыбался. Наконец он осмелел и рассказал историю про девчонку, решившую обмануть тест-компьютер и пораньше получить знак самостоятельности. История была с бородой, но мы сделали вид, что не слышали ее раньше. Рыжику было сейчас тоскливо, это мы понимали.
Солнце уже коснулось горизонта, когда Рыжик взмолился:
— Ребята, давайте зайдем куда-нибудь, перекусим…
Игорь засмеялся:
— Куда?
Вокруг нас простиралось бесконечное степное море. Трава, мелкие синие цветочки, редкие чахлые кустики. Воздух тихо звенел — какие-то насекомые устроили вечерний концерт. Из-под ног иногда вспархивали птицы. Здесь был настоящий рай для энтомологов или орнитологов, желающих изучить степь в ее первозданном виде. Но кафе или бутербродной никто поблизости не предусмотрел…
— А куда же мы тогда идем? Здесь что, нет ни одного дома?
Игорь взглянул на меня. Я — на нежно-розовые облака, дрейфующие в потемневшем закатном небе. Откуда-то справа тянуло домом — теплым, недавно испеченным хлебом, жарящимися котлетами, гидролем — горючим для флаера. Но идти туда мне не хотелось. Какое-то шестое чувство предостерегало от этого.
— Не знаю, — самым беззаботным тоном ответил я.
С сомнением хмыкнув, Игорь достал из кармана две маленькие плитки шоколада. С одной хитро смотрел утенок Дональд с шоколадкой в клюве. На другой обертке был изображен Микки-Маус. У него шоколад выглядывал из плотно сжатого кулачка. Вид у мышонка был воинственный, отдавать сладости он явно не собирался.
— Питайтесь, — тоном заботливого воспитателя в детском саду сказал Игорь.
Мы с Рыжиком одновременно разорвали обертки шоколадок. Микки на моей обертке зашевелился, разжал ладошку. Глаза у него засверкали, тоненький, знакомый по тысячам мультфильмов голосок произнес:
