В самом конце зеленого коридора, в угловом доме, жила моя подруга Таня. Она призналась мне, что ей очень нравится один строитель, и даже показала его сквозь щель в заборе, и мне он тоже понравился. У него было какое-то очень лирическое выражение лица. Я предположила, что он пишет стихи. Мы его так и прозвали — Поэт. И сейчас, проходя по зеленому коридору, я заглянула в щель — не увижу ли Поэта.
— Что бы мне подарить маме на день рождения? — спросил Мишка.
— Подушечку сделай для иголок, она будет рада до смерти, — посоветовала я, думая о том, что и Поэт, наверно, тоже обратил внимание на нас с Таней: мы ведь каждый день ходим тут в школу и из школы. Интересно, кто из нас ему больше нравится: я или Таня?
— Если до смерти, то лучше что-нибудь другое, — сказал Мишка и взял меня за руку, потому что зеленый коридор кончился и мы подошли к переходу через улицу.
«А хорошо бы, — подумала я, — чтобы у меня был свой собственный сын. Вот как Мишка. Я бы его воспитывала».
Я стала мечтать, как бы я его воспитывала. Уж во всяком случае, не так, как многие родители — сплошное «не»: «нельзя!», «не бегай!», «не лезь в снег!». Я ему буду все разрешать. Хочешь в снег? Пожалуйста! Хоть с головой! Уж я-то знаю, какое это наслаждение!
И еще — это, пожалуй, самое главное — никогда я ему не буду говорить: «Отстань!», «Не лезь, когда старшие разговаривают!». Взрослые даже не понимают, как это обидно. Как унижает достоинство.
На катке тренерша разглаживала лед большой деревянной лопатой с двумя ручками. В раздевалке было жарко и тесно: сюда вместе с детьми набились их мамы, бабушки и дедушки. Некоторые дети переодевались сами, но многие еще не справлялись, и им помогали. Одна девчонка сидела как барыня, а ее бабушка суетилась перед ней, натягивала ей на ноги шерстяные носки, ботинки, шнуровала, угодливо спрашивала: «Не туго, Дашенька?»
Ну и воспитание!
Я с гордостью посмотрела на Мишку: сам натягивает ботинки, сам шнурует.
Вот, правда, катался Мишка не очень-то. Часто падал, руки у него болтались не в такт движениям. А кто здорово катался — это девчонка, которую переодевала бабушка. Обидно, но факт.
— Нам уже неделю звонит тренер с «Динамо», — гордо говорила бабушка. — Уговаривает перевести Дашеньку в спортивную школу. Вот решаем. Выясняем, что там за тренеры в этой школе. Что они могут дать Дашеньке в смысле дальнейшей перспективы.
Я подумала: возможно, тренеры сделают из этой Дашеньки чемпионку, но бабушкино воспитание мне все равно чем-то не нравится. Противно, когда взрослые лебезят перед детьми. Я бы эту Дашеньку не так воспитывала.
— Катя, как ты думаешь, если Рахан и мой папа поборются, кто победит, Рахан или папа? — спросил Мишка, когда мы возвращались по зеленому коридору.
В этот момент я увидела Таню. Она шла нам навстречу, и у нее был такой вид, как будто она не идет, а парит. Казалось, не будь над ее головой деревянного навеса, она бы взмыла в небо.
— Танька! — обрадовалась я. — Пошли в субботу в цирк! Будут два билета.
Она остановилась и посмотрела на меня ошалелым взглядом.
— Я с ним познакомилась! — произнесла она таким голосом, словно это был и не голос вовсе, а хрустальная ваза, которую она боялась разбить.
— С кем?
— С Поэтом.
— Кать, ну кто победит: Рахан или папа? — снова спросил Мишка.
— Когда?!
— Вот прямо только что. Я иду, а они как раз кончили работать... Ой, я прямо в себя не приду...
— И что?
— Он подошел и спросил, как меня зовут. Он сказал, что давно уже нас заметил.
— Кого нас?
— Меня и мою подругу. В смысле тебя.
— Кать, — сказал Мишка. — А кто победит: Рахан или десять моих пап?
— А когда цирк? — спросила Таня. — В субботу? Нет, не могу. Он предложил в субботу встретиться здесь, у забора.
— А хочешь, — предложила я Тане, — я у тети три билета попрошу? И мы встретимся здесь и втроем пойдем в цирк.
— Не знаю, — ответила она. — Как-то так, сразу... И потом, он ведь только меня пригласил...
— А кто победит, — спросил Мишка, — десять Ра-ханов или сто моих пап? Кать, ну кто?
— Слушай, да отстань ты от меня! — разъярилась я. — Лезешь со всякой чепухой, когда старшие разговаривают! Надоел! Иди отсюда со своим Ра-ханом!
Мишка весь как-то сжался и быстро засеменил по направлению к дому. Сумка с коньками била его по ногам и цеплялась за доски забора.
— Да! — воскликнула Таня, словно вспомнила самое главное. — Его зовут Леня!
И она пошла дальше все той же парящей походкой.
А я побежала по зеленому коридору. Если бы он не был таким длинным! Может, я догнала бы Мишку. Я бы ему сказала, что его папа сильнее десяти и даже ста Раханов. Я бы на все его вопросы ответила...
Я вбежала во двор, но Мишку не увидела. Только услышала, как дверь подъезда захлопнулась за его спиной.
Повести
Та женщина на дороге
— Ленка! — сказала Таня Белоусова. — Только нико-му! С каким я мальчишкой летом подружилась!
— Да-а?
— Ой! Вообще! Он меня на своем велике катал! И в кино когда ходили, он всегда рядом садился. Хочешь, одну вещь покажу?
Она вынула из нагрудного кармана какую-то голубую бумажку и развернула. Это была ленточка киношных билетов, штук пять или шесть, с неровно оторванным контролем.
— Вот, — благоговейно произнесла Таня. — Вот тут он сидел, а вот тут я. Рядом. Я их навсегда сохраню.
Она тяжело вздохнула, не в силах передать всю сложность своих переживаний.
— Как его зовут? — пришла я ей на помощь.
— Шурик.
— Он в каком? Тоже в седьмом?
— В том-то и дело, что в девятом.
— В де-вя-том?!
— В том-то и дело. Только — никому!
Скверик, в котором мы сидели, связывал зеленым узелком Могильцевский переулок, в котором жила Таня, и улицу Щукина, где жила я. На этот скверик нас с Таней водили гулять, когда мы еще были маленькие. Мы любили его, хотя на взгляд постороннего он невзрачен: утоптанный холмик без цветов, несколько скамеек, да в центре — песочница, мимо которой деловито шагают прохожие, срезая угол двух улиц и мешая играющим в песочнице малышам.
Мы расположились на низкой железной ограде, лицом к музыкальной школе. Сквозь открытые окна виднелись верхние половинки портретов великих композиторов и доносились звуки рояля, скрипки и тонкого,