прикинь-ка — так просто, для интереса, — сколько пунктов по обмену валюты ему придется выпотрошить? Ты сказал — несколько десятков? Да, никак не меньше. Причем, заметь, одновременно — чтобы потом по- быстрому свалить в свою Алма-Ату. Где, скажи, Касым столько людей найдет, а? Тут ведь целая армия потребуется, не меньше! А здешние, московские, казахи — люди по преимуществу мирные.
— Тогда я уже ничего не понимаю, — загрустил Мамонов, наклоняя голову: дескать, покаянную башку и меч не сечет. — Где он сразу возьмет несколько миллионов — да еще «налом»? Или у Касыма неожиданно объявился кредитор, готовый рискнуть ради него таким количеством «гринов»? Маловероятно. С таким состоянием этому кредитору лучше всего было бы в Австралию податься или в Бразилию. И лежать себе спокойненько на пляже, попивая «кампари». Что хотите со мной делайте, Александр Николаевич, — добавил «сукин кот», — никак я не возьму в толк эту комбинацию…
— То-то и оно, то-то и оно, — воскликнул Черкасов, хлопая в ладоши, чтобы вызвать к себе Марьяшу. — Потому я и сказал тебе — иди и думай. И я — в свою очередь — тоже думать стану. Чувствую я за всем этим какой-то гигантский подвох, хотя и не соображу пока — какой. Встретимся через час — поговорим. Как говорится, одна голова хорошо — а две лучше. А если понадобится, — вдруг грозно возвысил он голос, — мы еще головы подключим — не чета твоей. Так что думай как следует — и не смей пиво пить! От него, между прочим, в мозгу леность мысли проистекает и успокоение — а нам сейчас не до покоя, ох, не до покоя.
— Ну, открывай багажник, что ли. — Марину едва было видно из-за горы пакетов, набитых всевозможной мягкой рухлядью. У Бориса чуть глаза не вылезли на лоб от удивления, и Марина вспомнила, что они с Валентиной забыли рассказать ему о своем новейшем проекте — дутой организации «Милосердие», которая должна была служить ей, Марине, прикрытием. До сих пор Борис знал только, что Летова отправляется с экспедицией по квартирам — и не более того.
— Да открывай же скорей, дурень, — отчаянно зашептала она в открытое окошко «москвича», — а то сейчас полдома сюда сбежится — наблюдать за погрузкой теплых вещей для беженцев.
Борис молча вылез из машины и поступил так, как ему было велено. Открыл багажник и помог уложить полиэтиленовые пакеты со старыми куртками, свитерами и драными детскими колготками.
Когда они с Мариной уселись в машину, Борис продолжал хранить угрюмое молчание. Во-первых, он обижался на то, что его не поставили в известность об изменении в планах, а во-вторых — ума не мог приложить, что делать со всем этим барахлом, которое собрала Марина в своих странствиях по дому № 18.
— Заводи тачку, Боря, — ласково сказала Марина, заметив, как напряжен ее напарник, — сбросим где-нибудь это барахло.
— Жалко выбрасывать, — сообщил свое мнение водитель. — Зря, что ли, ты волокла на себе всю эту груду? Поедем, я отвезу тебя туда, где все эти вещи могут понадобиться.
Борис тронул «москвич» с места, и они помчались по заснеженным переулкам. По дороге Марина в нескольких словах рассказала Борису обо всем, что ей удалось разузнать в своих странствиях по дому, в особенности же — о Катковской.
— Не верю я, что Медуева-младшая крутит любовь с нашим красавчиком. Слишком она еще мала для такого испытания. Ей бы только на дискотеки бегать. И никакая она не стриптизерша, — Марина брезгливо наморщила носик. — Скорее всего Медведеву это приснилось. Или бабка какая сказала. Спутала «стриптизершу» с «визажисткой». И такое бывает. Куда мы, кстати, едем? — спросила она, заметив, что за окном автомобиля потянулись незнакомые ей улицы.
— В детский дом, — коротко, как отрубил, сказал Борис. — Говорил же тебе уже: не хочу, чтобы твои труды пропали даром.
Машина въехала во двор выстроенного из красного кирпича четырехэтажного массивного здания. Летова вспомнила рассказ отца — такие дома в Москве строили в конце сороковых годов военнопленные немцы. Сначала их предоставляли в качестве общежития возвращавшимся с фронта офицерам и их семьям, а потом — по мере того как в столице разрешался жилищный кризис, — стали передавать благотворительным учреждениям — в том числе и детским домам.
— Ты посиди, я мигом, — пробормотал Борис, распахивая дверцу со своей стороны и исчезая в темноте. Марина услышала только, как сзади хлопнула крышка багажника, после чего все стихло.
«Отличный все-таки мужик этот наш Боря, — подумала молодая женщина. — О детях не забывает. Может, он сам из детдома? Валентина мне о нем почти ничего не рассказывала. Да, — вдруг спохватилась она, — все это, конечно, хорошо — но как быть с вице-президентом? И с Катковской? Вот было бы здорово завалиться завтра на пятый этаж в тот самый момент, когда Кортнев распахнет дверь в квартиру своей музыкантши, и отснять этот торжественный момент на пленку!»
Марина откинулась на спинку кресла и предалась приятным мечтам. Если Боря достанет ей завтра фотоаппарат мгновенного действия «Полароид» да ежели она удачно встанет у мусоропровода или у лестничной клетки и вовремя нажмет кнопку — то… То дело Кортнева будет закончено, а потом начнется другая, интересная жизнь — без всей этой глупой слежки и хождения по квартирам.
Пришел Борис и сел за руль, с силой захлопнув за собой дверцу. Марина заметила, что в глазах его стояли слезы.
«Страдает, бедняга, — решила она, — а я, дура, о каких-то глупостях размечталась. «Полароиды» там всякие, Катковские, Кортневы — а вот он, Боря, пожалуйте вам — о детях думает. И не только о своих».
Борис, однако, заговорил спокойно, будто ничего с ним и не происходило.
— Завтра, значит, все и закончим. Щелкнешь, как объект к Катковской входит, — и вся любовь. Отвезем плёнку Капустинской, она — в свою очередь — отдаст её Шиловой, получим бабки — и разбежимся — до следующего раза.
— Борь, а Борь, мне страшно, — сказала Марина, представив себе на мгновение, что Кортневу подобная несанкционированная съемка может и не понравиться. — Вдруг он на меня накинется? Что я тогда буду делать? Еще, не дай бог, и по лицу от него схлопочешь — да и аппарат он разбить может. С чем тогда, интересно, мы к Капустинской пойдем? А она — к Шиловой, а?
— Ты, Мариш, главное, не волнуйся, — ответил Борис, нажимая на педаль газа. — Поехали пока, а завтра посмотрим, что и как. Прежде всего, может, наш красавец в дом № 18 вовсе не заявится. А если и объявится — не боись, я тебя подстрахую. Так что в лицо — как ты выражаешься — он тебе не даст. И аппарат я не позволю ему кокнуть — он у меня один-единственный.
Борис подвез Летову прямо к дому. Она вышла из «москвича», махнула напоследок приятелю рукой и вошла в свой подъезд. Там было темно и пахло кошками. Лифт не работал.
Как всегда, мрачно отметила Марина, поднимаясь по лестнице и раздумывая о завтрашнем дне, который, несмотря на уверения Бориса, вовсе не представлялся ей безоблачным. Игорь Кортнев — внешне по крайней мере — выглядит сильным и склонным к решительным действиям. Вряд ли он допустит, чтобы его безнаказанно фотографировали при компрометирующих обстоятельствах. Марина не желала участвовать в скандале, более того, скандалов она терпеть не могла и в этом смысле, как ей казалось, диаметрально отличалась от Капустинской, готовой в любой момент ввязаться в авантюру.
На плите стоял предназначавшийся ей ужин. Родители, прознав о ее новой работе в частном агентстве, посовещались и на семейном совете постановили: дочери не мешать и создать ей все возможности для работы — то есть не устраивать ей скандалов, в душу не лезть и позволить ей возвращаться домой, когда ей только заблагорассудится.
Прокричав сквозь дверь короткое приветствие отцу и матери, Марина уселась за стол и принялась вяло ковырять вилкой холодную котлету с макаронами — скромный ужин скромной служащей частного агентства «БМВ».
По мере того как пища усваивалась, набирал обороты и мыслительный процесс. Налив себе растворимого кофе, Марина закурила и снова прокрутила перед своим внутренним взором всех увиденных за день персонажей — Медуеву-младшую, доктора Рыбко, Лену Струеву с цветным хохолком на голове и, наконец, композитора Катковскую. Прочих дам, которых они с Капустинской занесли в свой список, Марина своим присутствием обременять не стала — Медуе-ва, Рыбко и Струева наговорили ей достаточно, чтобы она наотрез отказалась от визита к продавщице, злоупотреблявшей спиртным, и к девице легкого
