ухитрялись как-то перебиваться. Но потом, когда ежедневные выпивки красивой и аристократичной Маргариты Теофиловны сделались любимой темой разговоров в учительской — коллеги не раз заставали ее в дамском туалете за распитием некоего «эликсира», который она тянула из плоской металлической фляжки, — вопрос о ее пребывании в школе был решен, и Мате уволилась «по собственному желанию». Прошло еще два года, и Маргарита Теофиловна, успевшая к тому времени поработать библиотекарем, продавцом в ларьке «Союзпечать» и даже уборщицей в магазине, оставила, наконец, все попытки жить нормальной жизнью и отдалась существованию, суть которого выражалась в поговорке: «Если водка мешает тебе работать, надо бросить работу». К тому времени ее сын Сергей уже учился в МАХУ и неплохо подрабатывал, малюя вывески кооператорам. По мере возможности он старался бороться с пьянством матери и даже как-то раз хотел положить ее в лечебницу, но та ответила, что в ЛТП жить не сможет и перережет там себе горло бритвой или повесится.
С тех пор Сергей разговоров о лечебнице с матерью не заводил и предоставил Мате возможность проводить время, как ей заблагорассудится. Зато сам стал чаще пропадать из дома, а когда у него появились деньги, снял квартиру и окончательно съехал от матери. Впрочем, он навещал ее по нескольку раз в неделю, а, также платил некоторую сумму соседке Дарье Ивановне, чтобы она приглядывала за Мате — в частности, следила за тем, чтобы она выключала газ, не курила в постели и хотя бы время от времени выносила мусор.
Все это довольно скоро стало известно Мамонову и Гвоздю, когда они — под видом приятелей Штерна — торговцев из Измайлова — завалились в одиннадцатом часу вечера в гости к Маргарите Теофиловне Штерн, в девичестве Готье. Мате чувствовала себя неважно — сын не появлялся у нее дома вот уже несколько дней, деньги кончились, а выпить хотелось. По этой причине Мате встретила гостей с распростертыми объятиями и приняла их объяснения за чистую монету, особенно после того, как Гвоздь выставил на стол несколько бутылок с дорогим вином, разложил по тарелкам фрукты и предложил обмыть знакомство. Она не видела — или не захотела увидеть, что если небольшой пухлый Мамонов и в самом деле походил на преуспевающего рыночного дельца; то напоминавший остро заточенный штык Гвоздь в голубом десантном берете на плоской башке ни в малейшей степени не соответствовал образу мирного торговца сувенирами и предметами искусства.
— Стало быть, он так и живет один? — задал вопрос Мамонов, возвращаясь к интересовавшей его теме. — Вот бедняга. Таланту одному трудно. Сергею вашему женщина нужна — чтобы и сготовить могла, и душу его понять. Муза, одним словом!
— Во-во, — буркнул Гвоздь, снова разливая мускат по рюмкам и выкладывая на блюдо огромную кисть чёрного винограда, — муза, лира, арфа — что-нибудь в этом роде…
— Ну при чем здесь арфа? — с раздражением сказал Мамонов, недовольный тем, что Гвоздь снова вмешался в разговор. Потом, чуть повернув голову, он уже совсем по-другому, тепло и проникновенно, снова обратился к матери Штерна: — Арфа, конечно, уважаемая Маргарита Теофиловна, вашему Сергею ни к чему, но хорошенькая девушка, которая, так сказать, вдохновляла бы его и, возможно… хм… послужила бы моделью для будущих шедевров…
— Только не напоминайте мне о его женщинах! — неожиданно сварливым и совершенно трезвым голосом отозвалась Мате. — С этими, как вы говорите, музами у него совершенно не остается времени на мать. Вот и теперь: исчез на неделю, шляется бог знает где и с кем, а матери позвонить — минуты свободной найти не может!
«Ага, — подумал «сукин кот», — вот, значит, как вы теперь, мадам, вопрос ставите? Что ж, попробуем и мы поставить его по-другому…»
— Никогда не поверю, что Сергей — дурной сын! — решительно произнес Мамонов и, прикоснувшись краем своей рюмки к рюмке Мате, сделал глоток муската и проглотил несколько крупных, отливавших синевой виноградин. — Скорее всего, у него просто дел по горло — вот он и не может вам позвонить. Но с другой стороны, — теперь глаза Мамонова смотрели на Маргариту Теофиловну с сочувствием и заботой, — и вас можно понять… Здоровье, как я вижу, у вас хрупкое, заболеете вы вдруг, чего не дай, конечно, Бог, — как вы с ним свяжетесь, как предупредите? Я уже не говорю о том, что и нам, его друзьям, тоже хотелось бы с ним повидаться… Эх, молодость, молодость, — Мамонов довольно естественно пригорюнился, чуть слезу не пустил, — она прекрасна и эгоистична одновременно!
Мате, на которую непривычный ей мускат оказывал странное действие — то заставлял ее злиться на сына, то вновь проникаться к нему болезненной материнской страстью — в этот момент испытала очередной наплыв родственных чувств.
— Ничего подобного! Мой Сережа не эгоист! Он даёт мне деньги, приставил ко мне соседку Дарью Ивановну, чтобы она обо мне заботилась, и всегда оставляет мне номер телефона, по которому я могу позвонить и поговорить с ним, если мне захочется!
У Мамонова от этих слов Маргариты Теофиловны вспотели ладони. Рыбка попалась на удочку, и теперь он боялся одного — как бы она не сорвалась с крючка. Незаметно ткнув кулаком в бок Гвоздя, который уже раскрыл было рот, чтобы огорошить даму вопросом в лоб, «сукин кот» произнёс:
— Вот и хорошо! Давайте устроим Сергею сюрприз. — Тут Мамонов мигнул Гвоздю и движением головы указал ему на пустой фужер Мате. — Вы, Маргарита Теофиловна, позвоните ему и скажите, что вам нужно срочно его видеть. Он приедет и, к своему большому удивлению, застанет здесь не только вас, но и нас, своих друзей. Представляете, как он обрадуется! И тогда все мы — уже вместе с Сергеем — будем разговаривать и веселиться до самого утра!
Мате к тому времени уже выпила четыре больших фужера муската, и мысль вызвать сына среди ночи к себе вовсе не показалась ей дикой.
Поднявшись кое-как с дивана, Мате прошла, пошатываясь, к туалетному столику, достала из весьма приличной сумки («подарок сына» сказала она походя) какую-то бумажку и снова вернулась на привычное место — к столу. Пытаясь улечься, как прежде, она потеряла равновесие и рухнула бы на пол, если бы Гвоздь ее не поддержал.
Посмотрев с благодарностью на Гвоздя, Мате возлегла на диван наподобие древней римлянки, выпила залпом еще один бокал муската и, пододвинув к себе телефон, стала набирать нацарапанный на бумажке номер, далеко не всегда попадая пальцем в нужное отверстие на диске. Гвоздь застыл за ее спиной и напряженно всматривался в белевший на столе перед женщиной клочок бумаги.
Что Гвоздь раз увидел, то уже не забудет, удовлетворенно подумал Мамонов и стал ожидать, к какому результату приведут манипуляции пьяной Мате с телефоном. Ему вдруг пришло в голову, что приезд Сергея Штерна значительно бы все упростил. Если бы они с Гвоздем скрутили графика и прямиком отвезли к Черкасову, то решать его судьбу пришлось бы Александру Николаевичу, а им с Гвоздем предоставилась бы наконец возможность вытянуться в креслах и посидеть так пару часов, ни о чем не думая. В последнее время Черкасов основательно их гонял, и «сукин кот» утомился. Ему хотелось лечь в постель, выбросить из головы дело о фальшивых долларах и сладко, как в детстве, уснуть.
Скромные мечты «сукиного кота» прервал хриплый, недовольный голос женщины. Мате, будто перечницей, трясла над столом трубкой и, надув губы, твердила:
— Чёрт бы побрал эту Лолку. Не подходит к телефону, прямо хоть плачь. Помню, Сергей мне говорил, что ей надо звонить по какой-то там «системе». Два звонка, потом еще три… — Женщина на минуту задумалась. — Или четыре? Нет, ни за что не вспомню…
Неожиданно Маргарита Теофиловна пропела: «Каждому, каждому в лучшее верится — катится, катится голубой вагон», — и стала клевать носом.
— Копец, — определил одним словом состояние женщины Гвоздь. — Больше от нее ничего не дождешься. В смысле, так сказать, разговору. А вот тело у неё богатое… Да… Хотя она и жрет вино, как матрос, но сохранилась неплохо. — Гвоздь с вожделением окинул лежавшую на диване Мате.
— Ладно, ладно, хватит. Пора… — сказал Мамонов, понимая, что этой ночью спать ему уже не придётся. — Пойдем в машину. Нужно еще кое-что сделать.
Гвоздь сунул руку под мышку, где у него в кобуре вместо любимого «Борхард-Люгера» теперь нашел пристанище автоматический пистолет «Кольт» 45-го калибра, и выразительно посмотрел на Мамонова.
— Кончать будем?
«Сукин кот» в изумлении выпучил на десантника глаза.
— Озверел? Зачем ее мочить? Она завтра ни нас, ни того, что говорила, — ничего не вспомнит!
