— Ну как скажешь… — Гвоздь вернул руку в исходное положение. — Пошли тогда, что ли?
Оказавшись в машине, Мамонов достал мобильный телефон и позвонил ночному дежурному аналитического центра банка «Эльдорадо». Назвав пароль, он продиктовал ему номер телефона неизвестной Лолы и потребовал установить по номеру ее точный адрес. Выслушав ответ дежурного, Мамонов отключил телефон, сунул его в карман и откинулся на спинку кресла.
— Ну, Мамонов, что тебе сказал очкастый хмырь-аналитик? — осведомился Гвоздь, поглаживая себя по подбородку: десантнику явно не давала покоя какая-то мысль.
— Что сказал? — задумчиво переспросил, потягиваясь всем телом, Мамонов. — Сказал, что нужный адрес будет у нас через час или два. Так что сиди — и жди.
— Ну нет, — сказал Гвоздь, ощериваясь акульей улыбкой и выбираясь из глубокого «анатомического» сиденья. — Это ты сиди и жди. А я пошёл…
— Куда? — Мамонов с удивлением взглянул на Гвоздя. — За коньяком, что ли? Муската тебе не хватило?
— Бабу надо оприходовать, Мамонов. Мате эту самую. Такое, понимаешь, богатое тело — а пропадает зря…
Мамонов был поражен до такой степени, что на мгновение потерял дар речи.
— Ты что, Гвоздь, — умом тронулся? А вдруг она проснётся, вой поднимет?..
— Не проснется… Когда мы уходили, она, как бревно, валялась. А если проснётся — я ей ещё стакан налью. Там должна была бутылка остаться. — Гвоздь вылез из машины, захлопнул дверцу, после чего просунул голову в окошко.
— Ты, Мамонов, не напрягайся. Я скоренько. А завтра она ни о чем таком не вспомнит — сам же говорил!
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Маринке снился кошмарный сон. Некто с белым, будто отлитым из гипса, лицом и красными глазами гнался за ней по черному бесконечному коридору, лязгая от злости зубами и завывая, словно ветер в трубе в непогоду. Маринка мчалась от него что было духу, всякий раз сворачивая в другой коридор, ещё более тёмный и тесный. Наконец «гипсовый» загнал её в тупик, откуда не было выхода, — перед её глазами стояла стена, сложенная из старинного, в прожилках плесени красного кирпича.
Вот сейчас, подумала девушка, он достанет нож и перережет мне горло.
Но всё оказалось еще ужасней: «гипсовый», притиснув её к стене, широко открыл рот и, показав огромные, как у ископаемого саблезубого тигра зубы, потянулся клыками к её шее. Марина закрыла глаза и отчаянно, до того, что у нее заломило в ушах, закричала.
В этот момент ее ударил по глазам яркий свет и она, не помня себя и продолжая вопить, вскочила на кровати, прижимая к груди простыню.
В дверь её комнаты заглядывали бледные то ли со сна, то ли от страха родители.
— Мариночка, деточка, что с тобой? — Глаза у матери были, что называется, на мокром месте. — Ты так кричала…
— Да так… кощмарики привиделись, — сказала Марина, постепенно приходя в себя. — Помните? Со мной и в детстве такое бывало.
— Дело в том, — начал Николай Федорович, почему-то оглядываясь назад, в сторону прихожей, — что к тебе, Мариночка, пришли.
Это было сказано таким испуганным голосом, что фраза «Мариночка, за тобой пришли» показалась бы в данном случае куда более уместной.
— Да ну? — Маринка с удивлением вскинула взгляд на отца, спустила ноги с кровати и протянула руку за зелёным, в мелкий розовый цветочек, халатиком. — Кто же это? И вообще — который сейчас час?
— Да я это, я! Капустинская! — раздался из прихожей крик Валентины. — Я и Борька. Только Борьку твои предки не захотели впускать, испугались, наверное. Он сейчас на лестничной клетке мается. Ты, конечно, нас извини, что мы врываемся среди ночи, но только дело очень уж спешное… И вы меня тоже, пожалуйста, извините, — сказала Валечка, входя без приглашения в Маринкину спальню и обращаясь к ее родителям. — Просто работа у нас такая — иногда бывает, что и ночью приходится вставать и бог знает куда тащиться.
Николай Федорович и Елена Петровна некоторое время молча созерцали начальницу своей дочери, видеть которую им до сих пор еще не приходилось. Налюбовавшись вволю на несколько вульгарные Валечкины прелести, они неловко потоптались в дверях, повернулись и, бросив на прощанье «Ну, работайте, работайте, не будем вам мешать», ретировались к себе в комнату и плотно прикрыли за собой дверь.
Марина сбегала в коридор, впустила в квартиру Бориса и по пути мельком взглянула на висевшие на кухне часы.
«Двадцать минут четвертого, — с тревогой подумала она, — видно, и впрямь случилось что-то непредвиденное. Раньше меня в это время никогда не трогали. Даже не звонили».
Проводив Бориса к себе и усадив его в тощенькое продавленное кресло — Капустинская уже сидела, заложив ногу за ногу, у нее на кровати, — Марина выжидательно посмотрела на своих коллег по агентству.
— Ну?
— Баранки гну, — сказала Валентина. — Давай, Летова, собирайся. Ехать пора. К тому же у тебя не поговоришь — предки твои небось сидят сейчас — ушки на макушке, а в таких домах, как этот, никакой звукоизоляции, а стало быть, — Валентина басовито хохотнула, — и никакой конспирации. Давай одевайся скорей — а ты, Борька, отвернись — видишь, девушка стесняется…
Ровно через четверть часа из плохо освещенного подъезда в холодную февральскую ночь вышли три человека и направились к темной, обсыпанной ледяной крупой машине. Как обычно это бывает в феврале, зима по ночам брала свое, хотя днем сквозь низкие облака временами пробивалось уже по-весеннему яркое солнце.
Пока Борис прогревал мотор и вытирал запотевшее стекло тряпкой, Валентина в нескольких словах рассказала Марине о последнем разговоре с Шиловой.
Хотя в салоне было холодно, как в нетопленой деревенской бане, Маринка с силой рванула стягивавший горло шарф: после рассказа Капустинской ей сразу сделалось жарко и стало нечем дышать.
— Ну-ну, успокойся, — сказала Валечка, протягивая ей какой-то холодный и гладкий на ощупь предмет. — Глотни-ка вот лучше и закури — мозги на место и встанут.
Марина схватила металлическую плоскую фляжку — один из многочисленных трофеев Бориса, которые тот привез домой, увольняясь из армии, и сделала большой-пребольшой глоток. Сделала и чуть не задохнулась снова — жидкость, которую она выпила, огненной лавой ожгла ей пищевод до самого желудка.
— Что это? — прохрипела она, кашляя, мотая головой и хлопая ладонью себя по груди. — Я думала, «Монастырское»…
— Для тебя, Мариш, «Монастырское» сейчас — что слону дробина. Это, девушка, чистый спирт. — Борис нажал на педаль газа, и «москвич», переваливаясь на неровностях и выбоинах в асфальте, выкатился со двора и, чуть подрагивая корпусом, припустил по пустынной улице. Капустинская, раскурив сигарету, заботливо вложила её Летовой в рот.
— Куда же мы сейчас едем? — спросила Марина, которая, сделав пару затяжек, и вправду почувствовала себя лучше.
— Кортнева твоего выручать! — воскликнула Валечка, тоже закуривая. — Куда ж еще? Считай, что Шилова на него заказ уже выдала. Как говорит лидер ЛДПР Жирик, это однозначно. Так что давай выкладывай адрес своего любовника — может, он еще там…
У Валечки просто не повернулся язык сказать: «Может, он ещё жив». Зная Шилову и ее способность
