– Состояние здоровья государственных деятелей засекречено, – ответил Палеев, – приходится вот так, визуально. К счастью, опытный врач по одному виду пациента легко ставит диагноз. Да мы сами смотрим на рожи друг друга, понимаем, кто если не болеет, то предрасположен… А если вот такой детальный анализ, то можете быть уверены: у президента Франции очень больной желудок и никудышные почки, а у премьер-министра Англии, несмотря на его вид бодрячка, – гнилое сердце, хоть сейчас на пересадку.
– И как я это могу использовать? – спросил я.
– Есть рекомендации, – ответил Палеев невозмутимо. – Вот они, на отдельном листочке. По каждому отдельному случаю.
Он ушел, тут же явился Лукошин, не успел открыть рот, я сказал ему торопливо:
– Глеб Васильевич, а ты займись ГКЧП.
Он вздрогнул, посмотрел с испугом.
– Упаси Господи!.. Неужели будет?
– А чем мы лучше?
– Есть данные?
– Есть опыт, – ответил я. – Сейчас народ ликует, пляшет, уже прикидывает, как будет на халяву ездить на пляжи Малибу и глазеть на Памелу Андерсон. А в остальное время – ни хрена не делать. А как только окажется, что и в Америке надо работать, да еще каторжнее, чем у нас, то тут такое начнется!..
Он подумал, кивнул.
– Да, верно. Нас обвинят во всех грехах, включая приватизацию, ваучеры и даже убийство батюшки- царя Спасителя.
– Вот этим и воспользуются силы, – напомнил я, – которые все еще не сломлены, а только загнаны в подполье.
– Мы никого не загоняли, – нервно возразил Лукошин. – Полная свобода всех партий!
– Их народ загнал, – отмахнулся я. – Сейчас никто не рискнет агитировать за евразийство или особый путь России. Сразу же разорвут на части: мол, гад, стараешься снова нас в нищету?
Он слушал, кивал, сейчас он выглядит больше похожим на преуспевающего банкира, на какого-нибудь Рокфеллера, каким того рисовали в старых газетах, но, оказывается, бородища от самых бровей раньше скрывала довольно умные проницательные глаза. А он не дурак, понимает, что с идеей присоединения к Америке получилось то же самое, что и с распадом СССР. Даже самым изощренным аналитикам в США казался немыслимым распад СССР в обозримом будущем, а уж жителям СССР – тем более. Мы все жили в монолитном несокрушимом государстве, победить и даже пошатнуть нас было невозможно, однако…
Так же точно и с моей идеей. Я сам чувствовал, что выступаю с дикой и несвоевременной мыслью, а выступил только потому, что считал ее абсолютно правильной, верной, способной принести огромную пользу России, западной цивилизации и всему миру, но не рассчитывал на такой сокрушающий успех.
Сейчас же, опьяненные, люди выходят на улицы и устраивают праздники, на площадях проходят карнавалы, как в Рио-де-Жанейро, а я устрашенно смотрю в окно, и сердце сжимается в страхе. Не понимают… Еще не понимают!.. Повторяется то же самое, что и при падении СССР, когда абсолютное большинство сочло, что достаточно рухнуть тоталитарному режиму, и наступит всеобщее счастье. А оказалось, нужно еще и работать, чего в России очень не любят, отвыкли.
Глядя на голливудские поделки, где всегда только роскошные дома, дорогие машины, и никогда-никогда рабочие на заводах за станками, кажется, что в США только и живут на курортах Малибу, но в жестокой и неприятной реальности вкалывать придется по меньшей мере так же, как в Америке. А то и больше, учитывая наш климат и то, что нам надо еще как тянуться, чтобы выбраться из ямы. Да-да, выбираться придется все-таки самим, хоть и под руководством иностранных министров, начальников строек, менеджеров, мастеров, вплоть до бригадиров.
Лукошин все еще смотрел на меня, раскрыв рот, я поинтересовался, стараясь не показать, как в моем голосе сквозит жадное нетерпение:
– Что с инвестициями?.. Ах да, теперь можно спрашивать напрямую у министров!
Он вздохнул, развел руками.
– Все еще осторожничают. Хотя у нас там идет ожесточенная борьба. В промышленных советах заседают день и ночь, директора банков совещаются даже ночами, а обмен электронной почтой идет такой, что провода раскалились… Ежедневно несколько сот видеоконференций между менеджерами крупнейших инвестиционных и промышленных групп США и Европы… Все уже готовы, им не хватает какого-то толчка.
– Какого?
Он огляделся, сказал приглушенно:
– Есть одна идея. Вам нужно только дать разрешение.
– Что-то очень серьезное?
– Да, связанное с очень большими деньгами.
– О, тогда в самом деле серьезное. Деньги сейчас, увы, заменили все старые ценности.
Я чувствовал, что, помимо десятка агентов секретной службы, что охраняют меня сейчас открыто, не меньше сотни рассредоточены по всему периметру, следят за каждым движением, даже друг за другом, потому что и они всего лишь люди, у каждого есть идеи, интересы, и хотя над всеми присяга, но все мы сделали очень много, чтобы разрушить верность чему бы то ни было, в том числе и присяге.
Конецпольский сказал очень серьезно:
– Ситуация чрезвычайная. Страна в шоке, никто не ожидал таких результатов. Даже те, кто голосовал за присоединение к Штатам. Растеряны и противники, но они скоро придут в себя. И сумеют нанести удар!
