металлические створки раздвинулись, я выехал и на малом ходу, чтобы не запороть двигатель, покатил по ночной улице.
– В самом деле, – ответил запоздало, – сейчас остались только гуляки и любители красивых женщин. Остальные сидят перед жвачником, смотрят сериалы.
Она сказала укоризненно:
– Почему только красивых?
– А умные сидят дома, – ответил я сварливо и посмотрел на нее строго.
– Борис Борисович, вы по старинке делите женщин на умных и красивых? Но бывают еще и богатые!.. Они тоже развлекаются… отрываются, как сейчас говорят.
– Пир во время чумы, – пробормотал я. – После нас хоть потоп. Для этих богатеньких сотни жиголо предлагают услуги… До чего мужчины докатились!
– Шокирует?
– Скорее завидую, – признался я. – Я вряд ли что-то заработал бы на такой ниве.
Мотор прогрелся, в салоне стало тепло, я все наращивал скорость, Юлия расстегнула шубку, впереди длинный участок отремонтированной дороги, просто бархат под колесами. Я вспомнил горькую шуточку, что только женские руки могут так нежно уложить асфальт, скривился, но горечь незаметно улетучилась: невозможно быть мрачным рядом с такой светлой и нежной женщиной, тем более что Юлия посматривала на меня хитро, наконец не выдержала, засмеялась:
– Ждете, что стану возражать! Не дождетесь. Сами знаете, что вы больше похожи на тренера волейбольной команды, чем на профессора. Борис Борисович, а чем объясняется, что вы решили свернуть борьбу со Штатами?
– Наша борьба, – ответил я с неохотой, – ведется большей частью по принципу: чтобы самим хотя бы выглядеть чище, надо втоптать в грязь соседа. И хотя мы, повторяю, боролись не со Штатами, а с Юсой и с юсовщиной, в том числе и в нас самих, но сейчас снимаем и этот лозунг… Почему? Во-первых, народ все одно не понимает разницы и тупо забрасывает грязью все американское, любое американское. Во-вторых, это самое главное, если мы войдем в состав США, то этот вопрос разрешится сам собой. Русское дерьмо присоединится к юсовскому дерьму, а наши высоколобые да высокодуховные – к изнемогающим американским интеллектуалам.
Она покосилась на меня с некоторым подозрением.
– Мне почудилось или вы в самом деле слово «духовность» произнесли без издевки?
– Наши разговоры, – ответил я и круто повернул руль, избегая лихача или обкуренного, что летел по встречной полосе, – вернее, разглагольствования о духовности, от нежелания работать, трудиться. Я уже не раз говорил об этом, оскомину не набил? Отсюда и оправдания типа «не в деньгах счастье», что вырастают в целую философию, в мировоззрение, в национальный склад характера. Ненавижу мимикрию! Загадили святые слова «духовность» и «культура» так, что рука сама тянется к пистолету. В США интеллектуалов меньше, чем в России, но все – действующие. У нас – рассуждающие на кухне под водочку и соленые помидорчики в трехлитровой банке. Так что при слиянии в одну социальную группу русская составляющая получит цель, а штатовская – массу. Все-таки, будем откровенны, у нас все население – белые, а это уже немало, если говорить начистоту, отбросив политкорректность.
– Значит, – произнесла она задумчиво, – у нас и этот год, как и все в России, переломный? Похоже, так всю жизнь в гипсе и проведем.
Я засмеялся.
– Чем отличается женская логика от мужской: мужская – правильная, а женская – интереснее.
Впереди замигал желтый, я прибавил скорость, машина буквально в долю пикосекунды проскочила линию до того, как вспыхнул красный, но за превышение платить меньше, чем за езду на красный, к тому же все прошло благополучно, я сбавил скорость до чуть-чуть выше разрешенной, это допускается, не хочу, чтобы тормозили, когда я с женщиной.
Машина мягко вкатила во двор, приходится пробираться чуть ли не ползком, едва-едва не обдирая бока, все заставлено зябко съежившимися под горбиками снега машинами. Юлия все чаще посматривала на меня искоса, а когда остановил, не глуша мотор, возле ее подъезда, неожиданно предложила:
– Хотите кофе? Или чаю?.. Должна же как-то отблагодарить за такую любезность.
Мне почудилось, что ее щеки чуточку порозовели.
– Ну да, – поддакнул охотно, – не на чай же давать…
– Так как?
Пока не сказала что-нибудь еще, я сказал торопливо:
– С великой охотой!.. Обожаю чай на халяву! Русский же я, в конце концов? Только припаркуюсь, хорошо?
Она улыбнулась, открыла дверцу.
– На всякий случай, – сказала она легким голосом, однако я уловил нотки смущения, – номер квартиры – сто четыре.
Я проводил ее взглядом, медленно вывернул руль, Юлия взбежала по ступенькам и сунула ключ в домофон. Мой опель осторожно пробирался мимо снежных сугробов, но и дальше, дальше, дальше – такие же горбики, некоторые вскоре засыплет снегом совсем, это «подснежники», другие откапывают каждое утро, выползают на них на службу, а вечером скандалят, что кто-то занял их место.
В другом дворе места тоже не нашлось, в третьем заставлено так, что сломали ограду и выперлись на детскую площадку, наконец пристроил возле магазина на соседней улице, заплатив охраннику ювелирного магазина, чтобы присматривал, сейчас не просто угоняют или снимают колеса, но часто просто чисто по- русски бьют стекла и гнут обшивку, пусть кому-то будет еще хуже, гады все, кроме меня.
Раздраженный, уже бегом вернулся к ее подъезду, позвонил в домофон, сразу щелкнуло, вбежал,
