Елена Заритовская
Коврик
Одним февральским утром Ольга Николаевна решила открыть балкон, чтобы достать банку квашеной капусты. Она встала на табуретку и потянулась к верхней ручке. Ольге Николаевне было 82 года, и она была одинокой пенсионеркой, проживающей в однокомнатной квартире гагаринского района самого большого города страны. Когда-то, очень давно, у нее были русые волосы, голубые глаза и ямочка на левой щеке, но со временем черты лица стерлись, волосы вытерлись, а ямочка ушла туда же, куда уходит детство, юность, зрелость и прочие невозвратимые вещи. Сейчас цвет глаз Ольги Николаевны не определил бы даже самый опытный иридодиагност, а она сама видела плохо, да ей бы и не могла придти в голову такая безумная затея, как определение цвета собственных глаз. Итак, Ольга Николаевна открыла балкон, чтобы достать банку квашеной капусты себе на завтрак. Балкон ее квартиры на восьмом этаже блочного дома выходил во двор. Если посмотреть вниз, то можно было увидеть заасфальтированный пятак с лавочками перед подъездом, крышу школы, стоявшей по соседству и равнодушные ветки сильно выросших и болеющих тополей. Летом их листва заслоняла и пятак, и школу. На балконе стоял шкаф с банками, сломанный стул, лыжи и две стеклянные двери, принесенные когда-то сыном с помойки. На полу балкона лежал коврик.
— Минуточку, — подумала Ольга Николаевна. А откуда у меня взялся этот коврик? У меня такого коврика отродясь не было! Она подозрительно уставилась на находку. Коврик был небольшим, где-то метр двадцать на семьдесят, шерсть, если она и была, давно вытерлась до тканевой основы — так, что рисунок был уже неразличим.
— Наверное, от соседей снесло, — рассудила она и посмотрела вверх. В верхней квартире жила Зинаида Васильевна, но ее, как и можно было предположить, на балконе не было, лишь на ветру болталась веревка с тремя деревянными прищепками.
Ольга Николаевна взяла коврик и накинув пальто, отправилась к соседям.
Ей открыл дверь зинаидин сын — полноватый лысеющий брюнет в синем махровом халате. Было ему лет сорок и жизнь он вел странную. Не работал, пропадал где- то целыми неделями, ни женщины у него не было, ни друзей. А ведь когда-то подавал надежды, консерваторию даже заканчивал и голос имел.
— Здравствуй, Виталик.
Виталик кивнул, но зайти не пригласил. Из квартиры несло табачищем, а от Виталика перегаром.
— А мать дома? — спросила Ольга Николаевна строго, — Коврик вот с вашего балкона упал.
Виталик посмотрел на коврик, потом перевел взгляд обратно на Ольгу Николаевну и равнодушно ответил:
— Мать в больницу забрали позавчера еще с ее этим…как его. Коврик не наш.
И захлопнул дверь.
Возвращаясь на свой этаж, Ольга Николаевна возмущенно шептала себе под нос: Это же надо таким быть неприветливым! Ни что, ни как, ни куда. Другой бы сказал: проходите, Ольга Николаевна. Пожилой человек перед ним стоит, а он дверями хлопает. Что за жизнь… Дома она положила коврик на кресло, решив, что подумает о его судьбе поподробнее позже, взяла банку капусты и пошла ставить чайник. День прошел в заботах — пока вниз спустилась, за овощами, которые привозили к подъезду на грузовике, пока посуду помыла, да давление померила, глядишь, и вечер. Все собиралась платье свое старенькое, крепдешиновое расставить, да так и не собралась. А устала-то как, господи.
Ольга Николаевна опустилась в кресло и протянула руку к газете Труд с телепрограммой. И тут произошло нечто, выходящее из рамок всего, что она видела за всю свою долгую жизнь. Коврик, на котором она сидела, неожиданно поднялся в воздух и завис в метре от кресла.
— Боже мой, — выдохнула Ольга Николаевна.
Она сидела на коврике, а коврик парил в воздухе, чуть провисая под ее телом, как хорошо набитая пухом перина.
И тут зазвонил телефон.
— И телефон! — едва она произнесла это слово, коврик, будто услышав команду, медленно спланировал к тумбочке с телефоном и услужливо замер возле него. Ольга Николаевна сняла трубку. Звонила невестка, Марина.
— Ольганиколаевна? Ну, как вы там?
Ольга Николаевна открыла рот, чтобы….и неожиданно поняла, что ничто и никто на свете не заставит ее сказать правду. Она сглотнула и ответила, стараясь говорить буднично и непринужденно.
— Мариночка? Ко мне тут соседка зашла, перезвони чуть позже. Ага. Да, да. Соседка сверху, давление ей надо померить.
Она повесила трубку и замерла в нерешительности. Может ей стоило позвать на помощь? А вдруг она сошла с ума? В последнее верилось с трудом, уж чему-чему, а своему разуму она доверяла больше, чем собственному сыну. Сказать? Решат, что бабка в маразм впала, да и определят в дом престарелых. Квартиру вьетнамцам сдадут, а ковер выкинут или продадут новым русским. Олигарху какому нибудь.
— Место, — скомандовала она коврику, но тот продолжал висеть неподвижно.
— Пол? — коврик медленно спланировал вниз, осторожно опустив ее на пол. Ольга Николаевна встала и, подойдя на ватных ногах к дивану, обессилено села. Немного отойдя от потрясения последних событий, она решила, что самым разумным решением в сложившейся ситуации будет пойти спать. Против всяких ожиданий, уснула она легко и быстро. Всю ночь ей снился председатель райсовета, за которого чуть не вышла в 65-ом. Хороший мужик был — сам вдовец, а при нем дочка годков семи, и мать, и сестра-приживалка полоумная, на религии сдвинутая. Полудурочка. Из комнаты своей не выходила, все молилась. Тогда, прикинув, решила не ходить за него, хоть и жалела долго потом. Работяга был, и умер прямо на заседании, инфаркт.
А тут приснился живой-здоровый, в театр звал.
Проснувшись и наскоро умывшись, Ольга Николаевна принялась исследовать ковер. Ковер послушно поднимался в воздух и летал в любом направлении, реагируя на команды. Вскоре она уже бесцельно планировала на ковре по квартире, думая, на что бы ей употребить его волшебные свойства. Вытереть пыль с люстры? Разобрать антресоли, давно собиралась… А может, снести его в комиссионку, сколько же за него дать-то могут? Их и не осталось поди, этих комиссионок. Она вспомнила, что ничего не написала о находке. Делать записи, фиксируя важные события дня давно вошло у нее в привычку. Ольга Николаевна записывала цены на купленные продукты, важные рецепты, вычитанные в газете и нужные телефоны, услышанные по радио. Записи она делала на бумажках и обрывках газеты Труд, все собираясь как нибудь переписать их в одно место. Она взяла огрызок карандаша, надела очки и записала под столбиком рассчетов коммунальных платежей:
15 фев. Нашла летающий коврик. Чей — непонятно.
Подумала и приписала: С балкона взята 1 банка кваш. капусты.
Уже начало вечереть, когда она, наконец, собралась
