Для деятелей то, чем я занимаюсь, было непонятно и неинтересно. Мне немного скучным казался их образ жизни. Я без конца мотался по свету и пытался разобраться с пожирающими меня истериками. А у ребят был уютный, раз и навсегда распланированный ритм жизни. Утром, сполоснув похмельные рожицы, деятели расползались по редакциям. Вечером они встречались в подвальной галерее «Борей», пить в которой запрещено, но деятели все равно пили. Раз в год – премия «Национальный бестселлер». Остальное время – разговоры о Платонове и вонючие папиросы. Никуда дальше Петроградской стороны деятели не выезжали, а когда я пытался рассказать, что в мире, помимо галереи «Борей», есть что-то еще, они смеялись и не верили мне.
Помню, несколько лет назад меня пригласили на писательский фестиваль, который проходил в тихом австро-венгерском городке, стоящем на берегу Адриатики. Участвовали в основном местные авторы, а из приглашенных знаменитостей были всего двое – я и нобелевский лауреат Орхан Па-мук. Утром первого дня в кафе при гостинице я выпил, наверное, семь чашек крепчайшего эспрессо, а когда потом пошел в туалет, то обнаружил, что нобелевский лауреат стоит у писсуара справа от меня.
Я вытянул шею и попробовал посмотреть, обрезан турецкий прозаик или нет. Однако с той позиции, где я стоял, разглядеть хоть что-то не получалось. Памук узнал меня и поздоровался. В кафе из туалета мы с ним вернулись вместе. А год спустя он заехал в Петербург, чтобы представить новый роман. Издатель просил познакомить турка с какими-нибудь русскими авторами, и я сдуру взялся организовать встречу.
Выглядело то мероприятие еще нелепее, чем сегодняшний прием. Нобелевский лауреат Памук пытался что-то объяснять деятелям отечественной культуры, но у тех были лица парнокопытных. В своей новой книге, как и во всех предыдущих, Памук говорил о Турции – странной стране, которая считала себя вполне европейской, да только сами европейцы не спешили видеть в ней родственницу. О цивилизации, застывшей между двух миров, и о том, возможна ли вообще встреча Востока и Запада. Ему казалось, что русским все это должно быть интересно. В самом конце он сказал, что был бы рад ответить на вопросы. В зале повисла долгая-долгая тишина. Потом один из прозаиков наконец поднялся и спросил: а не является ли уважаемый г-н Памук родственником абхазского поэта по фамилии Джопиа? А то уж больно похожа у них форма носа. Других вопросов так и не появилось.
Музыку выключили, и консул произнес небольшую речь, в которой поблагодарил присутствующих за то, что они пришли, и выразил надежду на что-то, чего я не расслышал. На этом официальная часть была закончена. Разогретые деятели культуры перешли к напиткам покрепче. А я наконец разглядел в толпе Кирилла.
– Наконец-то! Я думал, ты уже не придешь.
– А я думал, что ты научишься хотя бы здороваться.
Кирилл пожал мне руку и улыбнулся. Одеколон у него был хороший. Куда дороже, чем мой. Я действительно был рад видеть этого парня. А он, наверное, был рад видеть меня.
– Хорошо выглядишь. Загорел.
– Люблю похвалу. Даже если это и вранье.
– Ты пьешь алкоголь?
– Ну, раз уж ты об этом напомнил…
Мы взяли еще по бокалу, встали у окна (там было не так шумно), я спросил, как жизнь, и Кирилл рассказал, как жизнь. Московский журнал, для которого он теперь пишет, несмотря на общемировой финансовый кризис, продолжал неплохо платить. Начислялись не только гонорары, но и возмещение за накладные расходы. Кириллу оплатили поездку в Ростов (брал интервью у группы «Каста»), а как только станет совсем холодно, он со своей новой девушкой собирается съездить к морю. Других новостей нет, а как живу я?
Я поискал глазами, куда бы поставить бокал.
– Не знаю. Пока еще не понял.
– Надолго домой?
– Пока не знаю. После той жизни, которую я вел последние годы, думаю, мне потребуется некоторый курс реабилитации.
– Чтобы опять вспомнить, как жить впроголодь и делать деньги из ничего?
– А чем плохие умения?
– Что-то подсказывает мне, что скоро ты захочешь переехать в Москву.
– С какой стати?
– Нет? Не поедешь? Тогда на какие деньги ты будешь жить? А в Москве ты бы стал другим человеком.
– Честно говоря, я бы предпочел остаться тем же самым человеком. Ну может быть, только немного поменять форму носа.
– Все равно уедешь.
– Слушай, я только приехал. Какая Москва? Жена еще даже не успела выучить, как меня зовут.
– Жена – это хорошо. А в этом городе работы ты все равно не найдешь.
– По крайней мере попытаюсь.
– Ну-ну. Если передумаешь, я еду только в понедельник.
– Не передумаю.
Прозаики орали все громче. Возможно, у них эта стадия вечеринки подразумевала драку. Большинство деятелей были, ясное дело, евреями. Из тех евреев, которые ведут себя противнее любого русского. Дедушки писателей приезжали в столицы из своих нищих местечек, брались за любые халтуры, терпели любую дискриминацию, помогали землякам и упорно лезли наверх. Так они покорили Нью-Йорк, а чуть позже и Москву. Дедушкам приходилось несладко, зато их внуки теперь отлично себя чувствовали.
Я поставил допитый бокал на подоконник и внимательно оглядел присутствующих. Похоже, среди них не было ни единого узбека. Хотя можно было не сомневаться: скоро они появятся.
Потом Кирилл спросил:
– Что ты теперь слушаешь? Опять своего Ассаи?
– Да.
– Не надоело?
– Нет.
– Ты ведь, наверное, и в Африке не снимал эти наушники, да?
– А зачем? Я люблю петербургский хип-хоп.
– Ты вроде раньше любил джаз.
– Это в общем-то одно и то же.
Справа от нас, всеми забытый, стоял Уэлш. Отечественные литераторы не замечали его принципиально. Видеть в британце коллегу им и в голову не приходило. Поскольку он ни разу в жизни не был замечен в подвальной галерее «Борей», то и нормальным литератором считаться не мог. Уэлш пальцами тер дурацкую татуировку у себя на левом предплечье. Я подумал, что, может быть, чтобы хоть как-то утешить писателя, стоит подойти и взять у него автограф?
Курить в зале не разрешалось, но поскольку деятели культуры все равно курили, то и я потянулся за сигаретами. Что делают альпинисты, после того как покорят Эверест? Всего лишь спускаются вниз. Уэлш выглядел как человек, который только что спустился со своего личного Эвереста и теперь не понимает, чем здесь внизу дышат.
Готов заключить пари: за свою жизнь вы прочли полторы полки книжек, в которых рассказывается о юном бунтаре, который, стиснув зубы, карабкается наверх. Как заклинание он повторяет: я опубликую свой великий роман… выпущу великий диск… сыграю великую роль… я все равно согну мир в бараний рог. Об этом говорят «Мартин Иден» и «Это я, Эдичка»: мир суров и победить в нем непросто, да только парень сделан из стали и все равно своего добьется. На эту тему написаны тысячи романов, хотя если честно, то писать надо не об этом, а о том, что происходит со стальным главным героем на следующее утро после того, как свой успех он все-таки получит. Потому что на вершине ничего нет. Но об этом говорить никому не хочется.
С этим «ничего нет» ты можешь делать что захочешь. Отныне оно принадлежит тебе – заслужил.
