клятву, что не станет учить остальных. Я, собственно, почему запомнил эту историю — сам хотел у него научиться, но из этого так ничего и не вышло, все-таки серьезная клятва, из тех, что захочешь — не нарушишь. Меня это, помню, взбесило: все прекрасно знали, что адепты многих других орденов умеют прокладывать Темный Путь и ничего им не делается, кроме пользы и удовольствия. Впрочем, я увлекся.
— Ничего, мне интересно. Я же практически ничего не знаю о том, как и чему обучают людей в орденах. С наставниками тебе, конечно, не слишком повезло; с другой стороны, ты бы все равно нигде не получил нужных знаний и соответствующей подготовки. С тех пор как Маба распустил орден Часов Попятного Времени, а Хонна — орден Потаенной Травы, вообще никого путного не осталось.
— А орден Водяной Вороны? — осторожно спросил я.
— А что орден Водяной Вороны? Лойсо, конечно, гений. И собрал вокруг себя почти исключительно гениев. А толку-то? Лойсо — баловень Сердца Мира, как все выпускники Высокой школы Холоми; впрочем, из этой блестящей компании он — лучший. Неудивительно, что ему до Истинной магии никакого дела не было, пока пару дюжин лет назад до него вдруг не дошло, что Сердце Мира не вечно, а сам Мир — не единственное обитаемое место во Вселенной. Вот тогда Лойсо всполошился и начал всерьез изучать Истинную магию, причем самостоятельно, без наставника, а это усложняет дело, будь ты хоть дюжину раз гений.
Я впервые слышал, чтобы кто-то вот так запросто, без страха, почтения и ненависти, а с симпатией и даже сочувствием говорил о Великом Магистре ордена Водяной Вороны, который был в ту пору настоящим кошмаром для столичных колдунов, в точности как я сам для местных лавочников и трактирщиков. И это тоже было — не то чтобы удивительно, но интересно. Очень интересно, с чего бы оно так. Но расспрашивать я не стал.
— Я мог бы рассказывать тебе об Истинной магии сутки напролет, — сказал Кеттариец. — Причем с удовольствием. Поговорить я, как ты уже заметил, люблю. Но это совершенно бессмысленно. Все, что тебе следует знать, — у тебя есть изрядные способности к этому восхитительному ремеслу. Повезло, что тут еще скажешь. А все остальное будешь узнавать по ходу дела. Хотя поначалу тебе, возможно, покажется, что я уделяю слишком мало внимания твоему обучению и слишком много — текущей работе. В сущности, именно так оно, скорее всего, и будет, но тут уж ничего не попишешь — такие времена.
— А что за работа? — спросил я.
— Не прикидывайся. Прекрасно ты знаешь, что у меня за работа. Охочусь за головами одних рехнувшихся колдунов по просьбе других рехнувшихся колдунов, на которых, хвала магистрам, рано или поздно находится свой заказчик, очередной рехнувшийся колдун. Впрочем, вменяемые тоже попадаются. Но редко. Их я стараюсь по возможности беречь.
Уж не знаю, что я ожидал услышать. Но был разочарован.
— То есть вы действительно просто наемный убийца? Я имею в виду, за этим больше ничего не стоит?
— Почему же не стоит, — ухмыльнулся он. — Еще как стоит. И лежит. И висит, причем на волоске висит, по правде говоря.
— Не понимаю, — сказал я твердо.
— Да, я помню, ты не любишь не понимать. И что мне с тобой, таким замечательным, делать?
Кеттариец умолк и довольно долго о чем-то размышлял. Наконец снова заговорил:
— Я, честно говоря, не собирался с самого начала перекладывать на твои плечи этакую тяжесть. С другой стороны, почему бы и нет. Плечи у тебя, хвала магистрам, крепкие. Особенно теперь. И вообще, не факт, что эта ноша покажется тебе тяжелой. Все люди разные.
Он достал из кармана курительную трубку и принялся набивать ее табаком. Но пауза, вопреки моим опасениям, была недолгой.
— Этот Мир, видишь ли, рушится, сэр Шурф. И скорее всего, вскорости рухнет. Но небольшие шансы предотвратить катастрофу пока есть… Кстати, вот что. Если ты не станешь притворяться, будто думаешь, что я тебя обманываю, мы оба сэкономим кучу времени и сил. Но если ты все-таки очень не хочешь мне верить, ни в чем себе не отказывай. Я переживу.
— Да нет, почему же. Я знаю, вы меня не обманываете, — сказал я, потому что всем телом — сердцем, кожей, макушкой и позвоночником — ощутил его серьезность и печаль. — И вряд ли просто повторяете чужие слова.
— Ну уж — чужие слова! В столь важных делах я не верю никому. Только себе. А конец Мира я видел собственными глазами.
Сделав столь ошеломляющее признание, Чиффа принялся возиться с трубкой. То ли табак у него и правда отсырел, то ли он просто давал мне время обработать информацию. Но я только и сумел спросить:
— Как это может быть?
— А вот так. Прошелся по Мосту Времени, полюбовался и вернулся домой, даже к обеду, помню, не опоздал. Ослепительное зрелище. Ничего более прекрасного, чем конец этого Мира, я в жизни своей не видел. Но это тот редкий случай, когда красота события — недостаточно веская причина, чтобы позволить ему случиться… Да, я понимаю, у тебя куча вопросов, один другого сложнее. С твоего позволения, я пока не стану на них отвечать, даже выслушивать их не стану. Важно вот что: будущее пластично. Прошлое, впрочем, тоже, но к этой теме мы с тобой вернемся когда-нибудь потом. Сейчас нас интересует будущее, и у меня есть одна хорошая новость: неизбежности не существует. Всегда есть великое множество вариантов. Я видел наиболее вероятную, но не единственно возможную картину. Поэтому пока имеет смысл что-то делать.
Мы оба умолкли. Кеттариец курил свою трубку, а я пытался осознать услышанное. Теоретически новость должна была меня ошеломить. Не огорчить, не испугать, а именно огорошить, превратить в безмолвный, недвижный столб, лишить на время способности рассуждать, но этого не произошло. Я только отметил про себя, что мне сейчас, по идее, положено испытать глубочайшее потрясение, а потом — прийти в себя и сообразить, что мне же теперь, в случае чего, есть куда удрать. Я ведь уже был в Хумгате и наверняка смогу оказаться там снова, если понадобится, выбрать любую прекрасную чужую реальность и позволить ей захватить меня целиком, а значит, избежать всеобщей прискорбной участи — именно то, чего я всю жизнь хотел! Тут мне полагалось бы возликовать. Но и этого не случилось. Пришлось довольствоваться составлением списка эмоций, подобающих в данной ситуации, сами они так меня и не посетили, хотя я добросовестно старался почувствовать хоть что-то, пока не понял, что это безнадежное дело. Лучше уж воспользоваться возможностью здраво рассуждать, которая, хвала магистрам, в кои-то веки была при мне.
— Вообще-то, — наконец сказал я, — мы говорили всего лишь о вашей работе. При чем тут грядущая гибель Мира и пластичность будущего? Какая связь?
— Хороший вопрос. На него я как раз готов ответить. Мир наш, видишь ли, рушится вовсе не потому, что ему уже пора заканчиваться. Не пора, я точно знаю. Он у нас совсем молодой. Просто слишком много народу занимается в последнее время так называемой Очевидной, то есть традиционной угуландской магией — той самой, которой тебя и всех остальных обучали с детства, сперва дома, потом в ордене. Все эти ваши фокусы вконец истощили Сердце Мира. Источник силы, который принято считать неисчерпаемым, на самом деле уже почти иссяк. Еще немного — и привет. При этом, как ты понимаешь, никто добровольно не откажется от возможности колдовать в свое удовольствие. В скорый конец Мира мало кто верит, а некоторые, вроде того же Лойсо, очень даже верят, но при этом спят и видят, как бы его приблизить. Нуфлин Мони Мах из Семилистника — единственный Великий Магистр, который не только знает истинное положение дел, но и страстно желает предотвратить катастрофу. Собственно, именно это они с Королем и намерены сделать, когда одержат победу в войне с орденами: запретить Очевидную магию, пока не поздно. То есть им кажется, что еще долго не будет поздно, а я не спешу их пугать. Это, честно говоря, тоже изрядное безрассудство — воевать, во время войны колдуют гораздо
