совершить подобный поступок совершенно сознательно. Впрочем, все это не моего ума дело, пусть он сам рассказывает вам о своей семейной жизни, если пожелает.
Народу в Тайном Сыске тогда было поменьше, чем теперь: я, Джуффин Халли, Ренива Калайматис, его секретарь и официальный представитель Ордена Семилистника в одном лице, покойный Мастер Преследования Тотохатта Шломм и Шурф Лонли-Локли, который в те дни еще носил Мантию Смерти и официально считался самым опасным существом в Соединенном Королевстве, — это все. Джуффин, помню, вечно зудел, что еще пара-тройка сотрудников ему бы не помешала, да где их, дескать, взять, и был по-своему прав. Зато все мы состояли в Тайном Сыске с момента его создания и за сорок пять лет успели отлично сработаться. Когда я был начальником Правобережной полиции, запутанные расследования и опасные стычки казались мне желанным отдыхом от непрерывного обучения бестолковой молодежи, с тех пор я превыше всего ценю в коллегах способность понимать меня и друг друга с полуслова, а нам, как правило, взгляда было достаточно. Особенно хороши были ежедневные совещания, которые обычно начинались в полной тишине и завершались три минуты спустя фразой Джуффина: «Ну да, можно и так». Позже, когда у нас все-таки появились новые сотрудники, старой гвардии пришлось стать гораздо многословней; впрочем, в этом тоже можно находить определенное удовольствие.
Моя должность в Тайном Сыске называется «Мастер Слышащий»; строго говоря, она была придумана специально для меня, с учетом моих склонностей и пожеланий. По сей день моя основная обязанность — знать, что происходит в столице. Смотреть, слушать, сопоставлять и анализировать факты, делать верные выводы, прогнозировать развитие ситуации и вмешиваться, когда сочту нужным. Сказать по правде, я всю жизнь занимался этим для собственного удовольствия, просто Джуффин дал мне возможность развернуться как следует. Он вообще великий мастер добиваться от людей максимальной отдачи; как я понимаю, его великий секрет состоит в том, чтобы требовать от каждого человека именно то, что он хочет делать — даже если сам об этом пока не догадывается.
С точки зрения стороннего наблюдателя, моя работа представляет собой череду непрерывных развлечений. Целыми днями я разгуливаю по городу, сижу в трактирах, делаю покупки на рынках и в модных лавках, скучаю на Королевских приемах, навещаю старых приятелей, завожу новые знакомства, регулярно заглядываю в Квартал Свиданий, пляшу на чужих свадьбах, играю в кости с матросами и наслаждаюсь, посещая концерты. Это, ясное дело, далеко не все, но в общих чертах — достаточно. Изменять внешность я, хвала Магистрам, научился еще в юности, поэтому мое присутствие всегда и везде кажется уместным и никого не смущает. Понятно, что интересуют меня не столько развлечения, сколько чужие разговоры и мысли — к вашему сведению, большинство людей довольно громко думают. К сожалению, по большей части о ерунде, хотя встречаются и занимательные случаи. Разумеется, мне пришлось обзавестись множеством агентов, способных внимательно слушать и убедительно говорить, а в случае нужды — действовать, но, хвала Магистрам, у меня неплохое чутье, благодаря которому я сам обычно оказываюсь в нужное время в нужном месте и довольно редко пропускаю по-настоящему интересные вещи.
Обычно, когда мне вдруг приходит в голову бросить все дела на самотек, вернуться домой пораньше и как следует выспаться, это означает, что ночь в столице будет скучная — в наилучшем, с точки зрения стража порядка, значении этого слова. Однако дождливым осенним вечером сорок пятого года Эпохи Кодекса я, сам того не ведая, отправился домой лишь потому, что самому интересному событию этой ночи предстояло случиться в моей собственной спальне.
Поначалу ничто не указывало на возможность такого поворота: я отпустил слуг отдыхать, принял ванну, напился камры и с удовольствием почитал в постели — роскошь, которую в те времена нечасто мог себе позволить. А когда решил, что на сегодня хватит, и обратился к лампе с просьбой погаснуть, в спальне появился призрак моего отца, Хумхи Йоха, и спутал все мои планы — если бы только на ближайшие часы!
Но об этом я пока не догадывался, а потому воззрился на привидение с любопытством и даже симпатией. Не могу сказать, будто меня так уж мучила совесть, и все же я не раз думал, что зря не попрощался с умирающим стариком по-человечески. Если учесть, что служебное положение и в те дни обязывало меня быть в курсе всех городских новостей, проморгать кончину собственного родителя было как минимум непрофессионально, а делать промахи я никогда не любил. И вдруг жизнь предоставила мне шанс исправить ошибку, пусть даже с опозданием на две сотни лет.
Тем временем призрак отца моего заговорил. Тон его был самый торжественный.
— Сын мой, — объявил он, — наконец мы встретились!
— Доброй ночи, — вежливо ответил я. Немного помолчал и осторожно спросил: — Чем обязан?
Мне, конечно же, хотелось немедленно выяснить, самостоятельно он превратился в привидение или благодаря чужой помощи? Намеренно или случайно? И, если уж на то пошло, где ошивался столько лет? Обычно если человек по какой-то причине становится призраком, это происходит сразу же после его смерти, и он принимается досаждать живым немедленно, не дожидаясь даже собственных похорон. Но мне показалось, что будет неделикатно вот так сразу обрушиваться с расспросами. Тем более, зная Хумху, я не сомневался: если он захочет поведать мне о своих делах, будет довольно трудно не выслушать его историю во всех подробностях. А если не захочет, то и расспрашивать бесполезно.
— В последнее время мы с тобой редко виделись и мало общались, — сказал призрак. — Виной тому твое мальчишеское легкомыслие и моя чрезмерная погруженность в домашние дела. Но теперь все будет иначе.
Я был милосерден и не стал напоминать отцу, что мы перестали видеться после того, как он меня заколдовал. С живым человеком я бы, пожалуй, не стал церемониться, но перевоспитывать мертвого — безнадежная затея.
Призрак отца моего тем временем продолжал:
— Я скверно исполнял свой родительский долг, уделял тебе мало внимания. Ты водил компанию с неподходящими людьми и плохо питался. Хвала Магистрам, все еще не поздно исправить. Ты молод, да и я полон сил.
Я призадумался. Интересно, понимает ли Хумха, что умер два с лишним столетия назад? И решил с максимально возможной деликатностью прояснить этот момент.
— Ты уверен, что еще не поздно? — спросил я. — Рад, что ты полон сил, но я не так уж молод. Со дня твоей смерти прошло больше двухсот лет, а…
— Что мне какие-то двести лет, — надменно сказал призрак. — Мой счет идет на тысячелетия.
— Да? — Крыть было нечем. — Ладно, тогда все в порядке. Кстати, извини, что разговариваю с тобой, лежа в постели. Сейчас встану и оденусь.
— Зачем тебе одеваться? Ты же собирался спать. Уже очень поздно. Мне не нравится твоя привычка так поздно ложиться, и никогда не нравилась. Но, по крайней мере, ты не засиделся до рассвета, как прежде, и это отрадно. Спи, я найду чем занять себя до утра. Еще наговоримся.
Я приуныл. До этого момента я был совершенно уверен, что призрак отца моего благополучно исчезнет на рассвете, как это принято у большинства его собратьев по несчастью. Не то чтобы это было для них жизненно необходимо, просто днем призраки становятся практически невидимы; я всегда подозревал, что от этого страдает их чувство собственного достоинства. Если уж мертвец болтается среди живых, значит, он хочет нашего внимания. А тут — такая досада, никто его не замечает.
Но Хумху, судя по всему, такая перспектива совершенно не смущала.
— Отдыхай, сын! — с пафосом сказал он. — А я буду охранять твой сон. Прежде я небрежно исполнял свой родительский долг, но теперь твердо намерен исправиться. Вот увидишь.
Я внутренне содрогнулся от такого обещания, но решил, что выспаться, в
